Сайт Владимира Гржонко - Барбара Демик. «Повседневная жизнь в Северной Корее» - Переводы - Тексты

Повседневная жизнь в Северной Корее
Барбара Демик

Страшное в своей безыскусности и документальной точности, свободное от излишней патетики, искреннее и динамичное повествование приоткрывает привычную завесу конспиративности, тщательно поддерживаемую спецслужбами КНДР. Достоверность проникновенного рассказа о быте и нравах в КНДР гарантируют рассказы ее бывших жителей, которым удалось сбежать из «Страны утренней свежести», а также данные и цифры из самых авторитетных источников.

Барбара Демик

Повседневная жизнь в Северной Корее

Переводчики Наталья Бернадская, Владимир Гржонко, Мария Кульнева

Редактор Мария Николенко

Руководитель проекта И. Серёгина

Корректоры М. Савина, М. Миловидова

Компьютерная верстка А. Фоминов

Дизайнер обложки О. Белорус

Фото на обложке Hiroji Kubota/Magnum Photos

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

* * *

Посвящается Николасу, Глэдис и Юджину

От автора

В 2001 году я в качестве корреспондента газеты Los Angeles Times отправилась в Сеул для освещения событий в Южной и Северной Корее. КНДР в то время была закрыта для американских журналистов. Даже сумев туда попасть, я не получила возможности работать. Оказалось, к западному корреспонденту приставляют «сопровождающих», которые следят за тем, чтобы «гость» не вступал ни в какие незапланированные беседы с простыми гражданами и не отклонялся от заранее утвержденного маршрута по памятным местам города. На фотографиях и на телеэкране жители КНДР производили на меня впечатление роботов, которые только и делают, что стройными рядами маршируют на парадах и участвуют в массовых представлениях, прославляющих вождей. Мне захотелось увидеть истинное лицо северных корейцев, которое скрывается за этой бездушной маской.

Подлинная картина жизни КНДР стала вырисовываться, когда в Южной Корее я нашла северян, бежавших из своей страны. В результате я написала для Los Angeles Times ряд статей, посвященных бывшим жителям Чхонджина – города на севере КНДР. Для того чтобы мои выводы были объективными, я постаралась опросить как можно больше беженцев из одного и того же населенного пункта. Мне хотелось написать о месте, расположенном вдали от тщательно залакированных объектов, по которым северокорейские власти водят иностранцев. Чхонджин – именно такое место. Это третий по величине город КНДР. Его жители особенно сильно пострадали от голода середины 1990-х годов, и гражданину другого государства попасть туда практически невозможно. Я встретила многих замечательных людей из Чхонджина, которые не пожалели времени на то, чтобы рассказать мне о своей жизни.

Из тех статей, написанных для газеты, и возникла моя книга. Материалом для нее послужили интервью, которые я брала у жителей Северной Кореи на протяжении семи лет. Иногда я разговаривала с человеком один на один, иногда беседа проходила в группе. Некоторые имена пришлось изменить, чтобы не подвергать опасности людей, все еще живущих в КНДР. Для получения объективной картины я сопоставляла рассказы беженцев друг с другом, а также с официальными сообщениями о событиях в Чхонджине. Устные свидетельства, фотографии и видеоматериалы позволили мне написать о городе, в котором я не смогла побывать лично. Поскольку жизнь в Северной Корее абсолютно недоступна для стороннего наблюдателя, представленная в книге информация, разумеется, не может претендовать на исчерпывающую точность. Остается только надеяться, что однажды двери КНДР распахнутся, и мы получим возможность непосредственно судить о том, что же на самом деле происходило в этой стране.

Глава 1

Взявшись за руки в темноте

Ночные спутниковые снимки Северной и Южной Кореи

Если вы посмотрите на Дальний Восток из космоса, то увидите большое темное пятно – Корейскую Народно-Демократическую Республику. Рядом с этой черной дырой светятся благополучием соседние государства: Южная Корея, Япония, а в последнее время и Китай. Даже с высоты сотен километров видны рекламные щиты, огни автострад и неоновые вывески ресторанчиков быстрого питания (сверху они кажутся крохотными белыми точками). Сразу становится ясно, что внизу XXI век: люди работают, отдыхают и активно потребляют энергию. А посреди этого сияния – черный провал размером с Англию. Удивительно, что страна с населением 23 млн человек может показаться безлюдной, как океан. Такова Северная Корея.

Она погрузилась во тьму в начале 1990-х годов. С развалом Советского Союза, снабжавшего дешевой нефтью своего старого союзника по коммунистическому лагерю, развалилась и северокорейская экономика, которая и до того была не слишком эффективна. Электростанции превратились в груды ржавого железа. Погасли фонари. Голодные люди стали забираться на столбы с электропроводами и снимать медный кабель, чтобы выменять его на еду. Теперь после захода солнца страну окутывают серые сумерки, и вскоре ночь поглощает низкие, приземистые дома. Деревни целиком исчезают в непроглядной тьме. Даже в некоторых районах Пхеньяна – столицы и лица страны – иной раз случается идти по широкой улице, не видя домов, стоящих вдоль нее.

Пустыня, в которую превратилась Северная Корея, может напомнить иностранцу глухие деревушки Африки или Юго-Восточной Азии, где люди еще не знают электричества. Однако Северную Корею нельзя назвать неразвитой страной – она просто отделилась от цивилизованного мира. Свидетельства того, что было, но утрачено, встречаются вдоль любого шоссе: это свисающие заржавевшие провода высоковольтных линий электропередач, некогда опоясывавших всю страну.

Северокорейцы постарше хорошо помнят, что когда-то в их государстве с электричеством (а значит, и с едой) дело обстояло лучше, чем в проамерикански настроенной Южной Корее. Тем унизительнее для них сегодняшнее сидение в темноте. В 1990-х годах Соединенные Штаты предложили Северной Корее помощь с энергоносителями, если та прекратит разрабатывать ядерное оружие. Соглашение сорвалось: администрация Буша обвинила КНДР в невыполнении принятых обязательств. Северокорейцы очень недовольны тем, что остались без электричества, и до сих пор винят в своих бедах американцев. Люди не могут читать по вечерам. Не могут смотреть телевизор. «Без электричества у нас нет культуры», – сказал мне как-то здоровяк-охранник.

Впрочем, у темноты есть и свои преимущества. Особенно если ты подросток и встречаешься с кем-то, с кем тебя не должны видеть. Когда взрослые ложатся спать (зимой – часов в 7), легко выскользнуть из дому незамеченным. Темнота позволяет обрести свободу, которой северокорейцам недостает так же, как и электричества. Под магическим покровом ночи можно делать что угодно, не опасаясь назойливых взглядов родителей, соседей или тайной полиции.

Многие беженцы из КНДР рассказывали мне о том, как они полюбили темноту. Но особенно сильное впечатление произвела на меня история одной девушки. В своей книге я буду звать ее Ми Ран. Ей было всего двенадцать, когда она встретила парнишку тремя годами старше из соседнего городка. В запутанной северокорейской социальной иерархии ее семья стояла на нижней ступеньке. Если бы влюбленных увидели вместе, это могло бы сильно повредить карьерным перспективам молодого человека, не говоря уже о репутации девушки. Поэтому все их свидания были попросту долгими прогулками во тьме. Ну а что им еще оставалось? Ведь они стали встречаться в начале 1990-х, когда ни кафе, ни кинотеатры уже не работали из-за отсутствия электричества.

Свидания назначались после ужина. Чтобы избавить Ми Ран от объяснений со старшими сестрами, младшим братом и любопытными соседями, молодой человек никогда не заходил к ней. Она и ее родные ютились в крохотной квартирке в длинном узком доме с единственной уборной на десяток семей, которая стояла во дворе. Здание было отделено от улицы стеной почти в человеческий рост. Парень нашел за оградой укромное местечко, где с наступлением сумерек никто не мог его увидеть. Голоса соседей, звяканье посуды и звуки, доносящиеся из уборной, скрадывали его шаги. Иногда он ждал часа два или три – время не имело значения. В Северной Корее жизнь течет неторопливо.

Ми Ран прибегала, как только появлялась возможность ускользнуть из дому. Выйдя на улицу, она старательно вглядывалась в потемки, не видя своего друга, но ощущая его присутствие. Ей не было нужды прихорашиваться – к чему в темноте косметика? Иногда девушка шла на свидание в школьной форме: скромная ярко-синяя юбка чуть ниже колен и белая блузка – все из легко мнущегося синтетического материала. Ми Ран была так юна, что могла не беспокоиться о своей внешности.

Поначалу парень с девушкой шли молча, потом начинали перешептываться и лишь за городской чертой расслаблялись, позволяя себе говорить в полный голос. Пока оставалась хоть малейшая вероятность быть замеченными, они держались друг от друга на расстоянии вытянутой руки.

Сразу за городом дорога уходила в заросли деревьев, к горячим минеральным источникам. Когда-то здесь был популярный курорт: сюда, на термальные воды, температура которых достигала 55 ?С, приезжали полные автобусы китайских туристов, жаждущих исцеления от всяческих артритов и диабетов. Но теперь курорт почти совсем опустел. У входа влюбленных встречал прямоугольник зеркального пруда, окруженный каменной стеной. Тропинки петляли меж сосен, японских кленов и гинкго – любимых деревьев Ми Ран, по осени сбрасывающих свои горчично-жёлтые листья, которые по форме напоминают восточный веер. На соседних холмах деревья вырубили и пустили на растопку, но роща у горячих источников была так хороша, что у местных жителей не поднималась на нее рука.

Территория пришла в запустение: за деревьями никто не ухаживал, каменные скамьи потрескались, а брусчатка аллей скалилась дырами, как щербатый рот. К середине 1990-х все в Северной Корее обветшало, скособочилось и перестало работать. Что ж, страна знавала лучшие дни. Но по ночам упадок не так бросался в глаза. И в бассейне у горячего источника, мутном и забитом водорослями, по-прежнему отражались звезды.

Ночное небо в Северной Корее – незабываемое зрелище. Пожалуй, это единственное место в Северо-Восточной Азии, где любоваться звездами не мешает ни угольная пыль, ни песок пустыни Гоби, ни угарный газ, от которого задыхается весь континент. Когда-то северокорейские заводы вносили свою лепту в загрязнение атмосферы, но те времена давно прошли, и искусственный свет больше не затмевает блеска звезд.

Влюбленные шли в ночной темноте, шурша опавшей листвой гинкго. О чем они разговаривали? О семье, об учебе, о прочитанных книгах – неважно. Бесконечное очарование этих вечеров не зависело от темы беседы. Много лет спустя, когда я попросила Ми Ран рассказать о самых счастливых днях ее жизни, она вспомнила те ночные прогулки. Такого не увидишь на фотографиях со спутника. И кто бы ни разглядывал космические снимки – специалисты из ЦРУ или ученые из университетов, – все они смотрят на Северную Корею издалека, не задумываясь о том, что в этой черной дыре, в унылой темной стране, где миллионы людей умирают от голода, есть еще и любовь.

Когда я познакомились с Ми Ран, ей уже перевалило за тридцать и она шесть лет жила в Южной Корее. Я тогда готовила материал о северокорейских беженцах и попросила ее об интервью.

В 2004 году я возглавила представительство Los Angeles Times в Сеуле и должна была освещать события на всем Корейском полуострове. Писать о Южной Корее было легко. Мощная экономика (13-е место в мире), процветающая, пусть и не слишком упорядоченная демократия, весьма энергичные и предприимчивые пресс-службы… Правительственные чиновники здесь дают репортерам номер своего мобильного, и им можно звонить в любое время.

В Северной Корее все было по-другому. Связь страны с внешним миром практически ограничивалась нелепыми нападками на «гнусных американских империалистов» в новостях Центрального информационного агентства Кореи, прозванного Великим ругателем. Соединенные Штаты принимали участие в корейской кампании 1950–1953 годов (первом крупном вооруженном конфликте холодной войны) на стороне Южной Кореи, где до сих пор оставалось 40 000 американских военнослужащих. Для Северной Кореи война словно и не закончилась – так свежа была ненависть к врагу.

Американцев в Северную Корею пускали очень неохотно, а уж американских журналистов и подавно. Когда в 2005 году я наконец-то получила северокорейскую визу и приехала с коллегой в Пхеньян, нам в основном показывали монументы в честь великого вождя Ким Чен Ира и его покойного отца Ким Ир Сена. Нас неотлучно сопровождали двое тощих мужчин в темных костюмах, оба назвались распространенной фамилией Пак. (К иностранцам в Северной Корее всегда приставляют двух соглядатаев, которые должны присматривать еще и друг за другом, чтобы их невозможно было подкупить.) Объяснялись они напыщенным официозным языком. Фраза «спасибо нашему дорогому вождю Ким Чен Иру» звучала вновь и вновь. При разговоре сопровождающие старались не смотреть нам в глаза, и я спрашивала себя: “А верят ли они сами собственным словам? О чем на самом деле думают эти люди? Действительно ли искренне любят своего вождя? Хватает ли им еды? Что они делают, когда приходят домой после работы? Каково это – жить при тоталитарном режиме?”

Было очевидно, что ответы на мои вопросы следует искать за пределами Северной Кореи, и я решила поговорить с людьми, которые покинули эту страну.

В 2004 году Ми Ран жила в Сувоне – ярком суматошном городе, расположенном в тридцати с лишним километрах к югу от Сеула. Там находятся головной офис фирмы Samsung и несколько производственных комплексов, выпускающих привычные нам южнокорейские товары – мониторы, CD-дисководы, флешки, цифровые телевизоры. (По статистике, разрыв между экономиками Северной и Южной Кореи вчетверо больше аналогичного показателя для Восточной и Западной Германии перед их объединением в 1990 году.)

Сувон – многолюдный город, пестрый и шумный от обилия спорящих друг с другом цветов и звуков. Как и большинство южнокорейских населенных пунктов, он застроен уродливыми бетонными коробками с кричащей наружной рекламой. Многоэтажные жилые дома раскинулись на многие километры вокруг тесного делового центра, изобилующего заведениями быстрого питания: интернациональными монстрами типа Dunkin’ Donuts и Pizza Hut, а также их корейскими аналогами. На задворках прячутся отели с названиями вроде «Эрос» или «Сад любви», где номера сдаются почасово. Тысячи автомобилей «хёндай» (еще один плод экономического чуда) стоят в привычных пробках, пытаясь пробраться от торговых центров к дому. Чтобы избежать этих вечных заторов, в Сеуле я села на поезд и через полчаса езды оказалась в Сувоне. Там поймала такси, которое медленно поползло к одному из немногих спокойных мест в городе – гриль-бару напротив крепости XVIII века.

Ми Ран я заметила не сразу: она была совсем не похожа на других северян, с которыми мне приходилось встречаться. В то время в Южной Корее жило около шести тысяч беженцев с Севера. Как правило, им непросто было адаптироваться в новом мире, о чем свидетельствовали, скажем, слишком короткие юбки или бирки, не срезанные с одежды. Однако Ми Ран внешне не отличалась от южнокорейских женщин. На ней были элегантный коричневый свитер и трикотажные брюки в тон. Ми Ран показалась мне скромницей (правда, впоследствии, как это нередко случается, первое впечатление оказалось ошибочным). Волосы у нее были забраны назад и аккуратно заколоты. Выглядела она безупречно – если не считать нескольких прыщиков на подбородке да талии, чуть округлившейся от беременности. Годом раньше она вышла замуж за южнокорейца, служащего в армии вольнонаемным, и вот теперь они ждали первенца.

Я пригласила Ми Ран на обед, чтобы поговорить о северокорейской системе школьного образования. До побега Ми Ран жила в небольшом шахтерском городке и работала воспитательницей в детском саду. Здесь, в Южной Корее, она получала высшее педагогическое образование. Разговор был серьезный, временами даже мрачный. Мы так и не притронулись к еде. Ми Ран рассказывала о том, как ее пяти-шестилетние подопечные умирали от голода. И этим несчастным детям она должна была втолковывать, как им посчастливилось родиться в Северной Корее. Ким Ир Сен, который пришел к власти вскоре после Второй мировой войны и правил страной до самой смерти в 1994 году, уподоблялся богу, а его наследник Ким Чен Ир – божьему сыну, своего рода Христу.

Ми Ран жестко отзывалась о северокорейской системе промывания мозгов. Поговорив об этом пару часов, мы незаметно перешли к теме, которая считается типично женской. В спокойной и искренней Ми Ран было что-то такое, что позволило мне задать ей несколько вопросов личного характера. Как развлекаются молодые северокорейцы? Есть ли в их жизни счастливые минуты? Был ли у нее бойфренд в КНДР?

– Забавно, что вы о нем спросили, – проговорила Ми Ран. – Он как раз приснился мне прошлой ночью…

И она рассказала о рослом и ловком парне с взлохмаченными волосами, падающими на лоб. Оказавшись в Южной Корее, Ми Ран обнаружила, что кумир здешней молодежи актер Ю Чон Сан похож на ее бывшего бойфренда (поэтому я решила назвать его Чон Сан). Молодой человек был очень толковым, учился в одном из лучших университетов Пхеньяна и собирался делать карьеру в науке. Кстати, еще и поэтому они с Ми Ран не могли встречаться прилюдно.

В Северной Корее нет отелей для свиданий. Случайные связи там считаются предосудительными. И все же я осторожно полюбопытствовала, как далеко у моей собеседницы зашли отношения с парнем. Ми Ран рассмеялась:

– Потребовалось три года, чтобы мы решились взяться за руки. И еще шесть, чтобы поцеловаться. О чем-то большем я даже и не думала. Когда я уехала из Северной Кореи, мне было 26 лет, я работала учительницей, но довольно смутно представляла себе, откуда берутся дети.

Ми Ран призналась, что часто думает о своей первой любви, а когда вспоминает, как они расстались, ее мучит совесть. Ведь Чон Сан был ее лучшим другом, она делилась с ним мечтами и семейными тайнами. Но самую большую тайну Ми Ран от него скрыла. Она никогда не говорила ему, что ей противно жить в Северной Корее, что она не верит словам официальной пропаганды, которые повторяет своим ученикам. А главное, она не рассказала Чон Сану, что их семья собирается бежать в Южную Корею. И не то чтобы Ми Ран ему не доверяла. Просто там, в Северной Корее, осторожность не бывала чрезмерной. Молодой человек мог проболтаться кому-нибудь, тот – кому-нибудь еще… Никогда не знаешь, где нарвешься на стукача. Сосед доносил на соседа, друг – на друга. Даже любовники могли быть доносчиками. Если бы в тайной полиции узнали о планах Ми Ран и ее семьи, их всех отправили бы в исправительный лагерь в горах.

– Я не могла так рисковать, – призналась моя собеседница, – поэтому даже не попрощалась с ним.

После той первой встречи мы еще не раз возвращались к разговору о Чон Сане. Ми Ран была счастливой женой, а потом и матерью, но при упоминании его имени всякий раз краснела и речь ее становилась сбивчивой. По-моему, она радовалась, когда я затрагивала эту тему, ведь ей больше не с кем было поговорить о своей первой любви.

– Что с ним теперь? – спросила я ее.

Ми Ран пожала плечами.

Даже через 50 лет после войны северные и южные корейцы не поддерживают никаких связей. Ситуация намного хуже, чем в Восточной и Западной Германии или в других странах, переживших раздел. Между Северной и Южной Кореей нет телефонной и почтовой связи, даже электронная почта недоступна.

Ми Ран и сама хотела бы получить ответ на многие вопросы. Женился ли он? Думает ли о ней? Простил ли ее за то, что она уехала, не попрощавшись? Считает ли ее предательницей Родины?

– Думаю, он все-таки меня понял, – сказала Ми Ран. – Хотя, конечно, этого уже не узнать…

Ми Ран и Чон Сан встретились совсем юными. Они жили на окраине Чхонджина – промышленного города на северо-востоке страны неподалеку от границы с Россией.

Северокорейский пейзаж очень напоминает сдержанную по цвету восточную миниатюру. Встречаются поразительно красивые места (американцу они бы, пожалуй, напомнили тихоокеанское побережье на северо-западе), но ярких красок здесь не увидишь. Цветовая гамма скуповатая: от темной зелени пихты и можжевельника до серебристой белизны горных вершин. Столь характерные для Азии ярко-зеленые лоскуты рисовых полей тут можно видеть лишь несколько месяцев в году, во время летнего сезона дождей. Еще одна короткая цветовая вспышка – осенний листопад. В остальное время в пейзаже преобладают тусклые бежево-коричневые тона.

В отличие от Южной Кореи, здесь нет шума и суеты. Машин мало, дорожных знаков почти не встретишь. Личные автомобили чаще всего нелегальны, да и мало кому они по карману. Даже трактор на поле увидишь редко, чаще – тощих волов, тянущих плуг. Дома сугубо функциональные, унылой расцветки. Почти нет зданий, переживших Корейскую войну. Большая часть жилого фонда сооружена в 1960–1970-е годы из бетонных блоков и известняка. Квартиры распределяются в соответствии с производственными достижениями и социальным рангом. В городах многие живут в «голубятнях» – невысоких зданиях с маленькими квартирками, а в сельской местности народ в основном ютится в одноэтажных постройках, представляющих собой ряды однокомнатных коробок, прижатых друг к другу и прозванных за это «гармошками». Иногда глаз радуют двери и оконные рамы, выкрашенные бирюзовой краской, но большей частью все белое или серое.

В антиутопии «1984» Джордж Оруэлл писал о мире, где цвет остался только на агитационных плакатах. Именно такую картину можно наблюдать в Северной Корее. Яркие изображения Ким Ир Сена выполнены в духе соцреализма. Великий вождь сидит на скамейке, окруженный нарядно одетыми детьми, и благосклонно улыбается. От его лица исходят желтые и оранжевые лучи: он Человек-Солнце.

Красный цвет предназначен для встречающихся на каждом шагу агитационных надписей. Корейский язык использует уникальный алфавит, состоящий из кругов и линий. Красные буквы на фоне серого пейзажа сразу бросаются в глаза. Они шагают по полям, возвышаются над гранитными скалами, отмеряют километры на шоссе, пляшут на крышах вокзалов и других общественных зданий.

ДА ЗДРАВСТВУЕТ КИМ ИР СЕН!

КИМ ЧЕН ИР – СОЛНЦЕ XXI ВЕКА!

ДАВАЙТЕ ЖИТЬ ПО-СВОЕМУ!

СЛОВО ПАРТИИ – ЗАКОН!

НАМ НЕЧЕМУ ЗАВИДОВАТЬ!

В детстве Ми Ран не имела причин не верить этим лозунгам. Ее отец был простым рабочим. Их семья жила бедно, как, впрочем, и все, кого Ми Ран знала. Любые зарубежные издания, фильмы и радиопередачи были недоступны, поэтому девочка считала, что нигде в мире людям не живется лучше, чем у нее на Родине, что во многих странах не хватает еды. Много раз она слышала по радио и телевидению о несчастных южнокорейцах, которые изнывали под каблуком у проамериканского марионеточного диктатора по имени Пак Чон Хи, а затем и у его преемника Чон Ду Хвана. Девочке внушали, будто «мягкий» вариант китайской коммунистической системы менее совершенен, чем строй Ким Ир Сена, поэтому миллионы китайцев голодают. В общем, Ми Ран была уверена, что ей очень повезло родиться в Северной Корее под отеческой опекой великого вождя.

В самом деле место, где выросла Ми Ран, в 1970–1980-е годы было относительно благополучным. Типовая северокорейская деревня с населением около тысячи человек благодаря усилиям централизованного планирования мало чем отличалась от сотен других населенных пунктов, зато могла похвастаться удачным расположением. Восточное (Японское) море было всего в 10 км, так что местные жители иногда могли поесть свежей рыбы и крабов. У поселка имелись и другие преимущества: близость к городу, к промышленным окраинам Чхонджина, а также возможность выращивать овощи. Ведь относительно плоская местность, где расположена деревня, – настоящее благо в стране, где равнинных земель, пригодных для посева, вечно не хватает. Неподалеку, у горячих источников, располагалась одна из многочисленных загородных вилл Ким Ир Сена.

Ми Ран была младшей из четырех сестер. В 1973 году, когда она родилась, появление на свет девочки считалось в Северной Корее такой же неудачей, как и в Англии XIX века (вспомните роман Джейн Остин «Гордость и предубеждение», где описано незавидное положение семьи с пятью дочерьми). Северная и Южная Корея придерживаются конфуцианской традиции, согласно которой сыновья продолжают род и заботятся о стариках. Родители Ми Ран, в конце концов, избежали трагедии, потому что через три года после ее появления на свет у них родился мальчик. Это означало, что младшая дочь с тех пор была обделена вниманием.

Семья жила в доме-«гармошке» в однокомнатной квартире, соответствующей положению отца Ми Ран в социальной иерархии. Входная дверь вела прямо в маленькую кухню, где стояла печь, которую топили дровами или углем. Ее использовали для приготовления еды и обогрева дома с помощью традиционной корейской системы отопления ондоль: горячий воздух шел под пол. Раздвижные двери отделяли кухню от комнаты, где вся семья спала на циновках, которые днем сворачивались. С рождением мальчика семья выросла до восьми человек: пятеро детей, родители и бабушка. Поэтому отец Ми Ран дал взятку председателю народного комитета, чтобы тот позволил добавить к их квартире смежную комнату и прорубить в нее дверь.

В квартире, ставшей более просторной, семья разделилась по половому признаку. Во время обеда женщины, теснясь за невысоким деревянным столиком рядом с кухней, ели кукурузную кашу, которая была дешевой и менее калорийной, чем рис, главный продукт питания северокорейцев, предназначавшийся для отца и сына. Они ели за отдельным столом. «Я думал, это вполне естественно», – скажет мне позднее Сок Чу, брат Ми Ран.

Если старшие сестры и обращали внимание на такое неравенство, то шума не поднимали. Одна Ми Ран рыдала и требовала справедливости. «Почему только Сок Чу покупают новые туфли? – спрашивала она. – Почему о Сок Чу мама заботится, а обо мне нет?»

Вопросы оставались без ответа.

Впоследствии Ми Ран не раз восставала против налагаемых на девушек ограничений. В то время в Северной Корее женщинам не полагалось ездить на велосипедах: это считалось некрасивым и даже непристойным. Время от времени негласный запрет узаконивался указами Трудовой партии. Но Ми Ран все было нипочем. С одиннадцати лет она ездила в Чхонджин на единственном в семье велосипеде старой японской модели. Ей хотелось вырваться из гнетущей атмосферы маленькой деревни и бежать – все равно куда. Поездка была трудная для ребенка: три часа в гору и только часть пути по асфальтированной дороге. Мужчины обгоняли ее, ругая за дерзость. «Эй, ты, задницу не порви!» – кричали они ей.

Иногда группа подростков неслась прямо на нее, пытаясь сбить с велосипеда. Ми Ран ругалась в ответ. В конце концов, она научилась пропускать оскорбления мимо ушей, продолжая крутить педали.

В родном городе Ми Ран было только одно место, где она могла расслабиться, – кинотеатр. Он есть в каждом городе КНДР, независимо от его размера. Этим северокорейцы обязаны убежденности Ким Чен Ира в том, что кино – необходимый инструмент воспитания масс. В возрасте тридцати лет (в 1971 году) Ким Чен Ир стал руководить Отделом агитации и пропаганды Трудовой партии, которому подчинялись все киностудии страны. В 1973 году будущий вождь опубликовал книгу «Об искусстве кино», в которой изложил свою теорию: «Социалистическое искусство является чрезвычайно эффективным средством, вдохновляющим людей на труд во благо революции».

В годы правления Ким Чен Ира площадь Корейской студии художественных фильмов на окраине Пхеньяна приблизилась к квадратному километру. Студия выпускала сорок фильмов в год. В основном это были типовые драмы о пути к счастью через самопожертвование и пренебрежение личным ради блага коллектива, об упадке и разложении капитализма. Посетив студию в 2005 году, я увидела там декорацию типичной улицы Сеула в представлении северокорейцев – ряды обшарпанных магазинов и притонов.

Несмотря на то что в кинотеатре показывали лишь чисто пропагандистские фильмы, Ми Ран обожала туда ходить. Как все дети, выросшие в северокорейской провинции, она очень любила кино. Когда девочка стала достаточно взрослой для самостоятельных культпоходов, ей пришлось клянчить у мамы деньги на билет. Стоил он недорого – всего полвона, то есть несколько центов, как стакан лимонада. Ми Ран смотрела все подряд. Некоторые фильмы считались недетскими, например картина «Любовь, любовь, моя любовь!»[1 - Режиссер – Син Сан Ок (1926–2006). Работал в Южной Корее, КНДР и США. Участник престижных международных кинофестивалей. Наиболее известен по фильмам «Принц Йон Сан» и «Пульгасари». – Прим. ред.], вышедшая на экраны в 1985 году. В одной из ее сцен был намек на поцелуй. Вообще-то исполнительница главной роли просто опускала зонтик, и зрители не видели прикосновения губ, но и этого оказалось достаточно, чтобы установить возрастное ограничение: детям разрешалось смотреть фильм только в сопровождении взрослых. Голливудская кинопродукция была, конечно, под запретом, как и почти все иностранные ленты, за исключением некоторых российских, которые особенно нравились Ми Ран. В них было меньше откровенной пропаганды и больше романтики, чем в отечественных.

Неудивительно, что мечтательная девушка, обожавшая смотреть фильмы про любовь, искала ее и в жизни.

Ми Ран и Чон Сан встретились в 1986 году, когда электричества было еще достаточно, чтобы запустить кинопроектор. Дом культуры, самое внушительное сооружение в городе, построили в 1930-е годы, во время японской оккупации, в популярном тогда помпезном стиле. Весь фасад двухэтажного кинотеатра (внутри имелись партер и балкон) покрывал огромный портрет Ким Ир Сена. Согласно инструкции, размер его изображения должен был соответствовать габаритам здания. Дом культуры служил одновременно и кинотеатром, и театром, и лекционным залом. По праздникам, например в День рождения Ким Ир Сена, там вручали награды трудящимся, наиболее успешно следовавшим примеру великого вождя. В остальное время в зале крутили кино: новые картины прибывали из Пхеньяна каждые несколько недель.

Чон Сан так же увлекался кинематографом, как и Ми Ран. Когда в город привозили новый фильм, он старался увидеть его одним из первых. На этот раз показывали «Зарождение нового строя». Действие развивалось во время Второй мировой войны в Маньчжурии, где корейские коммунисты под руководством молодого Ким Ир Сена боролись с колониальными захватчиками. Тема антияпонского сопротивления столь же традиционна для северокорейской киноиндустрии, как для Голливуда – ковбои и индейцы. В фильме снялась популярная актриса, поэтому ожидалось, что он будет иметь у зрителей большой успех.

Чон Сан пришел в кинотеатр рано и купил два билета, для себя и для брата. Прохаживаясь у входа, он увидел Ми Ран. Она стояла позади толпы, штурмовавшей кассу. В северокорейские кинотеатры ходили в основном люди молодые и шумные. В тот день толпа особенно разбушевалась. Группа подростков протолкнулась в начало очереди, оттеснив ребят помладше. Чтобы лучше разглядеть Ми Ран, Чон Сан подошел поближе. Она нетерпеливо топталась на месте и, казалось, была готова заплакать.

В Северной Корее красивыми считаются девушки со светлой кожей (чем светлее, тем лучше), круглым лицом и губками бантиком. Ми Ран выглядела совершенно иначе: резкие удлиненные черты, римский нос и выраженные скулы. Чон Сану она показалась необычной, почти как иностранка, и немножко диковатой. На свалку у кассы она взирала с нескрываемым негодованием. Ее естественность резко контрастировала с тем, как держались другие девочки, при смехе прикрывавшие рот рукой и старавшиеся вести себя подчеркнуто скромно. Глядя на одухотворенное лицо негодующей Ми Ран, Чон Сан удивлялся тому, что жизнь в КНДР как будто не оставила не ней своего отпечатка. Эта девушка очаровала его с первого взгляда.

Чон Сану исполнилось пятнадцать, и он с волнением ощущал в себе влечение к девушкам вообще, но до сих пор не обращал внимания ни на одну из них в отдельности. Насмотревшись фильмов и как бы глядя на себя со стороны, он видел свою встречу с возлюбленной, как если бы действие разворачивалось на экране. Позднее он вспоминал тот момент, и Ми Ран представлялась ему окруженной загадочным сиянием. «Не могу поверить, что в этом маленьком городишке живет такая девушка», – сказал он сам себе.

Чон Сан несколько раз обошел толпу, чтобы получше рассмотреть Ми Ран и решить, что же делать. По природе он был скорее философом, чем борцом, и протиснуться к кассе не отважился. Ему пришла в голову другая мысль: фильм вот-вот должен был начаться, а брат запаздывал. Если он, Чон Сан, продаст девушке лишний билет, она будет сидеть рядом с ним, ведь на билетах указаны места. Он стал кружить возле нее, пытаясь точно сформулировать в уме фразу, которую произнесет.

В конце концов, ему не хватило смелости заговорить с незнакомой девочкой. Он проскользнул в кинотеатр. Героиня фильма неслась галопом через заснеженное поле, а Чон Сан думал об упущенной возможности. Подстриженная под мальчика актриса воплощала на экране образ бесстрашной партизанки, скачущей по степям Маньчжурии с революционными лозунгами на устах. А Чон Сан не переставал думать о девочке, оставшейся за дверями кинотеатра. Когда пошли финальные титры, он бросился к выходу, чтобы найти ее, но она исчезла.

Глава 2

Дурная кровь

Беженцы, спасающиеся от Корейской войны

Долговязый пятнадцатилетний подросток Чон Сан прилежно учился и с детства делал успехи в математике и естественных науках. Его отец, сам в некоторой степени несостоявшийся интеллектуал, строил большие планы в отношении своих детей, особенно талантливого старшего сына. Мечтал о том, что мальчик выберется из их провинциального городка и продолжит обучение в Пхеньяне. Если Чон Сан возвращался домой после девяти вечера или не успевал сделать домашнее задание, отец немедленно брался за палку, предназначенную для наказания непослушных детей. Для того чтобы поступить в такое престижное учебное заведение, как Университет имени Ким Ир Сена, мальчику необходимо было получать высокие оценки в школе и выдержать две недели строгих экзаменов в Чхонджине. Хотя Чон Сан только недавно стал старшеклассником, у него уже были карьерные планы, и времени на знакомства с девушками не оставалось. Он не мог позволить себе внимать зову природы.

Чон Сан гнал от себя блуждающие мысли, которые в самый неподходящий момент мешали ему сконцентрироваться. Но, как ни старался, вытеснить из памяти образ коротковолосой девушки, топтавшейся у входа в кинотеатр, не удавалось. Он ничего не знал о ней. Как ее звали? Была ли она так красива, как ему запомнилось? Или это память сыграла с ним злую шутку? Можно ли хотя бы узнать, кто она такая?

Разыскать ее оказалось на удивление легко. Ми Ран была из тех девочек, которые не остаются незамеченными молодыми людьми, и, стоило Чон Сану упомянуть ее короткую стрижку в разговоре с друзьями, они тут же поняли, о ком идет речь. Мальчик, с которым Чон Сан занимался боксом, жил в той же «гармошке», что и Ми Ран. Как бы невзначай болтая с приятелем, Чон Сан выудил у него кое-какие сведения о девушке, а тот обещал пошпионить за ней.

Соседи без конца судачили о Ми Ран и ее сестрах. Многие отмечали, что девочки выросли одна красивее другой. Они были высокие, спортивные, что очень ценится в Северной Корее, к тому же талантливые. Самая старшая занималась пением, другая рисовала. Все сестры превосходно играли в волейбол и баскетбол. Соседки-сплетницы про них говорили: «До чего же красивые и умные девушки! Обидно только, что родились в такой недостойной семье!»

Проблема заключалась в отце Ми Ран – тихом сухопаром человеке, который, как и многие другие в этом районе, работал в шахте. Он был плотником, ремонтировал деревянные балки на месторождении, где добывали каолин – глину, используемую для изготовления керамики. Единственное отличие этого неприметного человека от других состояло в том, что он не пил. В то время как другие шахтеры обильно поглощали сжигающее внутренности кукурузное зелье или, если могли себе это позволить, местную рисовую водку соджу, отец Ми Ран не брал в рот ни капли. Он не хотел употреблять ничего, что могло бы развязать ему язык и заставить говорить о прошлом.

Тхэ У, отец Ми Ран, родился в 1932 году в той части страны, которая позднее вошла в состав Южной Кореи – врага КНДР. Независимо от того, как давно кореец уехал из родных мест, своим домом он называет место, где жили его предки по отцовской линии. Тхэ У был выходцем из провинции Южный Чхунчхон, расположенной на другой стороне полуострова, недалеко от побережья Желтого моря. Это тихая сельская местность с изумрудно-зелеными рисовыми полями столь же гостеприимна, сколь непривлекателен Чхонджин. Деревня находилась близ небольшого городка Сосана (он состоял из ряда домов, вытянувшихся вдоль полоски сухой земли, которая пересекала похожие на шахматную доску рисовые поля). В 1940-х годах все в поселке было сделано из глины и соломы, даже мяч, который пинали на улице мальчишки. Источником жизни здесь считался рис, выращивание которого требовало изнурительной работы: пахота, посев и пересадка саженцев – все это делалось вручную. Жители деревни еле-еле сводили концы с концами, но семья Тхэ У жила чуточку лучше других. Их крытый соломой дом был немного больше других домов. Семья имела 2000 пхенов земли, что приблизительно составляет 0,66 га. Дополнительные деньги приносила небольшая мельница, где соседи могли перемолоть рис или ячмень. Дедушка Ми Ран занимал достаточно высокое положение, чтобы иметь двух жен. Двоеженство в то время не считалось чем-то из ряда вон выходящим, но закон признавал только первый брак. Тхэ У был первенцем от второй жены и единственным мальчиком в семье. После него родились две девочки, которые обожали брата и неотступно следовали за ним по пятам – к его неудовольствию, зато к радости его друзей, потому что сестры постепенно превратились в красивых девушек-подростков.

Тхэ У не был старшим в своей компании, зато был прирожденным вожаком. Когда ребята играли в войну, ему всегда доставалась роль генерала. Приятели называли его маленьким Наполеоном. «Он был прямой и решительный. Говорил твердо, и его слушали, – рассказывал Ли Чон Хон, друг детства Тхэ У, до сих пор живущий в той деревне. – А еще он очень неплохо соображал».

Как и многие сыновья фермеров, отец Ми Ран учился до пятнадцати лет: сначала в начальной школе, потом в средней. Языком обучения был японский. Япония захватила Корею в 1910 году, свергла последнего из корейских императоров, после чего методично уничтожала корейскую культуру и насаждала собственную. В первые годы оккупации пожилые мужчины в деревне были вынуждены отрезать косу, которую корейцы традиционно носили связанной в пучок под черной шляпой. Им пришлось взять японские имена. Японцы взимали непомерные налоги – половину, а то и больше урожая риса – под тем предлогом, что этого требовала война в Тихом океане. Молодых мужчин и женщин отправляли в Японию опять же для военных нужд, а девушкам приходилось заниматься проституцией, удовлетворяя сексуальные потребностей солдат (проституток в те годы эвфемистически называли «женщинами для утешения»). Крестьяне, которые выращивали рис, ненавидели японцев, без чьего позволения не могли сделать и шагу.

15 августа 1945 года император Хирохито объявил по радио о капитуляции Японии. Потребовалось несколько дней для того, чтобы новость добралась до деревни. Услышав ее, ребята побежали в казармы, в которых были размещены японские войска, и обнаружили, что военные в спешке ушли, бросив свои личные вещи. Время оккупации осталось в прошлом. У жителей деревни не было денег, чтобы устроить праздник, но они с ликованием выбежали на улицу, поздравляя друг друга. «Да здравствует Чосон[2 - Чосон, или Страна утренней свежести, – наименование древнего корейского государства. Входит в оригинальное название КНДР (Чосон минджуджуый инмин конхвагук).]!» – кричали они. Корейцы верили, что вернули себе свою страну и теперь могут сами распоряжаться собственной судьбой.

Пока японский император читал свое заявление по радио, на другой стороне земного шара, в Вашингтоне, округ Колумбия, два молодых офицера совещались над географической картой, пытаясь решить судьбу Кореи. В Вашингтоне почти ничего не знали об этой глухой японской колонии. Уже существовали тщательно разработанные планы послевоенной оккупации Германии и Японии, но о Корее вспомнили только теперь. Японцы правили в этой стране тридцать пять лет, и их внезапный уход мог вызвать опасное состояние безвластия. Соединенные Штаты были обеспокоены возможностью захвата Кореи Советской Армией в качестве плацдарма на пути к главной цели – Японии. В Вашингтоне росло недоверие к недавнему союзнику по Второй мировой войне. За неделю до капитуляции Японии советские войска уже вступили в Корею с севера и были готовы продвигаться дальше. Пытаясь умиротворить СССР, американцы передали ему во временную, как они считали, опеку северную часть Кореи. Один из офицеров по имени Дин Раск, который позднее стал государственным секретарем США, хотел, чтобы столица Сеул осталась в американском секторе. Пытаясь найти удобный способ разделить полуостров, два армейских офицера просто провели границу по 38-й параллели.

Линия раздела не имела никакого отношения к корейской истории или географии. Корея – небольшой, похожий на палец полуостров, омываемый Японским морем на востоке, Желтым – на западе. От Китая страну отделяют реки Амноккан (по-китайски Ялуцзян) и Туманган (по-китайски Тумыньцзян, она же Туманная). В ландшафте нет ничего такого, что предполагало бы естественное разделение на две части. До японской оккупации Корея на протяжении многих веков была единой. С 1392 года она управлялась династией Чосон, чье царствование оказалось одним из самых долговечных в мировой истории. Еще раньше, в начале нашей эры, на полуострове сложилось три противоборствующих феодальных государства. Политические разногласия раскалывали страну на западную и восточную части: восточная естественно тяготела к Японии, а западная – к Китаю. Разделение между Севером и Югом, совершенно чуждое сознанию местных жителей, было придумано в Вашингтоне и навязано им извне. Если верить историческому анекдоту, Эдварду Стеттиниусу, тогдашнему госсекретарю, пришлось спрашивать у подчиненных, где находится Корея.

Разделение по примеру Германии привело корейцев в ярость. В конце концов, во Второй мировой войне они были не агрессорами, а жертвами. Как самоуничижительно говорили о своей стране сами жители Кореи, страдающие от соперничества сверхдержав, она оказалась «креветкой среди китов».

Ни одна из противоборствующих внешних сил не была готова пойти на уступки, чтобы обеспечить независимость Кореи. Сами корейцы разделились на десяток с лишним конкурирующих группировок, многие из которых симпатизировали коммунистам. Проведенная по карте временная демаркационная линия вскоре превратилась в постоянную границу. В 1948 году под руководством 70-летнего Ли Сын Мана – закостенелого консерватора, получившего докторскую степень в Принстоне – была создана Республика Корея. Боец антияпонского сопротивления Ким Ир Сен при поддержке Москвы быстро последовал его примеру и объявил о создании Корейской Народно-Демократической Республики – Северной Кореи. Линия раздела, проходящая по 38-й параллели, в конце концов превратилась в заросли длиной почти 250 км и шириной 3,2 км, вдоль которых протянулись окопы, насыпи, колючая проволока, противотанковые рвы. Пограничные укрепления усилили артиллерийскими установками и противопехотными минами.

Каждая из сторон утверждала, что именно она представляет законное правительство Кореи. Война была неизбежна. В воскресное утро 25 июня 1950 года, еще до рассвета, войска Ким Ир Сена на советских танках штурмовали границу. Они быстро захватили Сеул и продвигались на юг до тех пор, пока от Южной Кореи не остался лишь клочок прибрежной территории на юго-востоке – окрестности города Пусана. Дерзкая высадка в Инчхоне морского десанта – сорока тысяч американских солдат под командованием генерала Дугласа Макартура – вернула Южной Корее все то, что удалось захватить коммунистам. В коалицию ООН кроме Соединенных Штатов и Южной Кореи входили войска еще пятнадцати стран, среди которых были Великобритания, Австралия, Канада, Франция и Нидерланды. Они отбили Сеул и продвинулись севернее Пхеньяна. Тем не менее, когда они подошли к реке Ялу, в бой вступила Народно-освободительная армия Китая и отбросила их назад. Еще два года войны лишь усугубили безвыходность положения. К 27 июля 1953 года, когда было подписано соглашение о прекращении военных действий, почти 3 млн человек числились убитыми, полуостров лежал в руинах. Граница проходила примерно по той же 38-й параллели. Даже по меркам ХХ века это была жестокая и безрезультатная война.

Когда коммунисты вторглись в страну, Тхэ У уже исполнилось восемнадцать лет. Его отец к тому времени умер, и молодой человек стал главой семьи, поддержкой для матери и сестер. Южная Корея была плохо подготовлена к боевым действиям: личный состав ее армии насчитывал только 65 000 человек, что составляло примерно четверть численности северокорейских войск. Стране нужны были все хоть сколько-нибудь годные к военной службе мужчины. Некоторые крестьяне-рисоводы поддерживали Север, поскольку после разгрома Японии их экономическое положение не улучшилось, а коммунисты, по слухам, раздавали народу землю. Но большинство молодых людей оставались аполитичными. «В те дни мы не разбирали, где левые, а где правые», – вспоминал Ли Чон Хон. Однако, каковы бы ни были твои взгляды, выбирать не приходилось: в южнокорейскую армию призывали всех.

Тхэ У дослужился до звания сержанта. Последний бой его подразделения состоялся недалеко от деревни Кимхуа, что в 40 км к северу от 38-й параллели. Кимхуа (позднее переименованная в Кумхуа) оказалась одной из вершин «железного треугольника», как американцы прозвали стратегически важную долину, окруженную гранитом гор. В двух других углах этого треугольника находились Пйонгганг и Чхорвон. В долине проходили самые тяжелые бои последнего этапа войны, когда китайцы, ожидая скорого перемирия, продвигались на юг. В ночь на 13 июля 1953 года три подразделения китайской армии – примерно 60 000 солдат – неожиданно атаковали южнокорейские войска и войска союзников. По воспоминаниям одного американского военного, коммунисты начали бомбить позиции ООН около половины восьмого вечера, а около десяти стали стрелять осветительными патронами, чтобы показать противнику, как «горы и долины будто ожили от движения тысяч солдат». Сигналы горна звучали со всех сторон, и союзники могли видеть бегущих по направлению к ним китайцев. «Это было невероятно! Похоже на сцену из фильма», – рассказывал бывший американский военнослужащий. В течение недели, не переставая, шел дождь, и «по холмам текли потоки воды, смешанной с кровью».

Тхэ У, к тому времени переведенный в санитарную часть, нес на носилках раненого, когда его подразделение окружили китайцы. Всего за две недели до подписания перемирия отец Ми Ран вместе с пятью сотнями других солдат и офицеров был взят в плен.

На этом его жизнь как гражданина Южной Кореи завершилась. Отец Ми Ран никогда не рассказывал о том, что с ним случилось в плену. Наверняка условия его содержания были не лучше тех, которые считались обыкновенными в северокорейских лагерях. Ха Че Сок, другой военнопленный (позднее ему удалось бежать), писал в своих мемуарах, что люди теснились в грязных бараках, не имея возможности помыться или почистить зубы. Волосы кишели вшами, необработанные раны – личинками насекомых. Раз в день заключенным давали рис и соленую воду.

После прекращения военных действий состоялся обмен пленными, в ходе которого коммунисты освободили 12 773 заключенных, из них 7 862 жителя Южной Кореи. Но еще тысячи, может быть, десятки тысяч военнопленных, в том числе Тхэ У, так и не вернулись домой. Когда на вокзале в Пхеньяне их посадили в поезд, они подумали, что поедут в Южную Корею. Но вместо этого, вспоминает Ха, их отправили на север, в богатый углем горный район, растянувшийся вдоль китайской границы. Новый лагерь военнопленных под названием «Строительная часть Министерства внутренних дел» был построен недалеко от месторождения. Добыча угля в Северной Корее – работа не только грязная, но и очень опасная, так как в шахтах часто случаются обвалы или пожары. «Жизнь военнопленного ломаного гроша не стоила, – писал Хо. – Каждый день, отправляясь в шахту, я содрогался от страха. Чувствовал себя коровой, которую ведут на бойню: я никогда не знал, выйду ли живым».

В 1956 году северокорейское правительство издало указ, по которому южнокорейские военнопленные могли получить гражданство КНДР. Это означало, что худшее (то есть угольные шахты, строившиеся второпях и потому подверженные частым обвалам и пожарам) осталось позади, но домой южане уже никогда не вернутся. Тхэ У отправили в Мусан – неприметный городок в провинции Северный Хамгён у китайской границы – на месторождение железной руды. Все шахтеры были выходцами из Южной Кореи и жили вместе в общежитии.

Там работала одинокая девушка девятнадцати лет – кандидатка в старые девы. Слишком угловатая, чтобы считаться красивой, она была по-своему привлекательной: в ее целеустремленности чувствовалась духовная и физическая сила. Девушка страстно хотела выйти замуж, чтобы отделиться от матери и сестры, с которыми жила. Мужчин брачного возраста после войны было мало. Заведующий общежитием познакомил ее с Тхэ У. Парень был невысок (с нее ростом), но сквозь налет угольной пыли просвечивала какая-то мягкость, учтивость. Девушка почувствовала прилив жалости к этому одинокому молодому человеку. В том же году они поженились.

Тхэ У быстро приспособился к жизни в Северной Корее. Смешаться с толпой оказалось достаточно легко. Корейцы были единым народом – хан нара, как они любили говорить. Северяне и южане не имели характерных различий во внешности. Пхеньянский акцент часто высмеивали за его сходство с гортанным наречием Пусана. В хаосе военных лет корейское население окончательно перемешалось. Опасаясь преследований со стороны коммунистов, десятки тысяч северян, среди которых были землевладельцы, предприниматели, христианские священнослужители и японские коллаборационисты, бежали на юг. Сторонники коммунистического строя (их было меньше) бежали на север. Бесчисленные толпы людей, не имевших определенных политических пристрастий, просто бежали: с юга на север или с севера на юг – туда, куда их бросала война. В результате этого брожения северянина от южанина стало не отличить.

Вскоре после женитьбы Тхэ У и его молодую жену перевели на другое месторождение около Чхонджина, где их никто не знал. Казалось бы, у соседей не было никаких оснований подозревать, что у молодого человека темное прошлое, но такова особенность Северной Кореи: там обязательно находится кто-нибудь, кому все обо всех известно.

После войны Ким Ир Сен в первую очередь решил отделить друзей от врагов. Начал он с верхов, расправившись с потенциальными конкурентами. Вождь избавился от многих товарищей по оружию, вместе с которыми в Маньчжурии боролся против японских оккупантов. Приказал арестовать членов-учредителей Коммунистической партии Южной Кореи. Во время войны эти люди были очень полезными, но теперь стали не нужны и от них ничто не мешало избавиться. Потом прошли другие чистки. Страна начинала походить на древнюю империю китайского образца, где безраздельно господствовал Ким Ир Сен.

Разобравшись с верхушкой, вождь обратил внимание на простых людей. В 1958 году с целью полной реорганизации общества он приказал разработать комплексную систему классификации всего населения Северной Кореи по критерию политической лояльности. Во время культурной революции в Китае 1960–1970-х годов хунвейбины («красная гвардия») тоже боролись с «приспешниками капитализма», что привело к беспорядочному террору, при котором сосед доносил на соседа. В КНДР система работала методично и без ошибок. Каждый человек должен был пройти через восемь проверок анкетных данных. Классификация под названием сонбун учитывала прошлое родителей, бабушек, дедушек и даже троюродных братьев и сестер. Разные этапы «чистки» носили вдохновляющие названия: сначала «Чуткое руководство партии», а в 1972 и 1974 годах, когда классификацию усовершенствовали, наступила пора «Внимания к человеку».

В то время как фактически страна возвращалась к феодальным порядкам, душившим ее в прошлом, с трибун кричали о преобразовании общества в духе XX века. Раньше корейцы были связаны кастовой системой, почти столь же жесткой, как в Индии. Высокопоставленные лица носили белые рубашки и высокие черные шляпы из конского волоса, а рабы ходили с деревянными ярлыками на шее. Старая классовая структура в значительной степени опиралась на учение китайского философа Конфуция, который считал, что общество строится иерархически. Ким Ир Сен объединил наименее гуманные элементы конфуцианства со сталинизмом. На вершине пирамиды вместо императора находился вождь со своей семьей. Остальные люди делились на тех, кто составлял классовую основу, на колеблющихся и врагов. Эти классы, в свою очередь, включали в себя 51 категорию.

К представителям враждебного класса относились кисэн (артистки, которые, подобно японским гейшам, могли оказывать богатым клиентам и другие услуги), гадалки и шаманы, именуемые мудан (последние принадлежали к низшему классу и при монархии). Согласно докладу о состоянии прав человека в КНДР, составленному на основе показаний беженцев, к низам общества относились также политически неблагонадежные:

Члены семей богатых фермеров, торговцев, промышленников, землевладельцев или тех, чье частное имущество было полностью конфисковано, прояпонски и проамерикански настроенные граждане, чиновники-реакционеры, перебежчики с юга… буддисты, католики, изгнанные государственные служащие и те, кто помогал Южной Корее во время Корейской войны.

Тхэ У как бывший южнокорейский солдат занимал место, близкое к основанию пирамиды, хотя были и такие, кому повезло еще меньше: эти люди (около 200 000 человек, то есть 1 % населения) находились в пожизненном заключении в лагерях образца советского ГУЛАГа. Ну а таким, как отец Ми Ран, просто запрещалось жить в Пхеньяне или занимать лучшие участки земли ближе к югу, где почва была плодороднее, а климат теплее. Тхэ У и мечтать не мог о вступлении в Трудовую партию, которая, подобно коммунистическим партиям Китая и Советского Союза, распределяла номенклатурные должности.

За неблагонадежными гражданами присматривали окружающие. Все население Северной Кореи разделено на так называемые инминбаны (народные группы), объединяющие примерно двадцать соседствующих семей и осуществляющие контроль за личной жизнью человека. Каждую группу возглавляет избранный руководитель, который сообщает властям обо всем подозрительном (обычно это женщина средних лет). Северокорейцу низшего ранга было практически невозможно продвинуться по службе. Личные дела хранились в местном отделении Министерства государственной безопасности, а в горной провинции Янгандо держали копии документов, на случай если кто-то осмелится что-нибудь изменить в своем личном деле. По такой общественной лестнице можно двигаться только вниз. Даже если человек принадлежит к элите, то есть является родственником правящей семьи или занимает высокий государственный пост, за определенные провинности он может быть лишен привилегированного положения. Но если человека причислили к врагам, то это уже навсегда. В чем бы ни заключалось прегрешение, оно остается пятном на всю жизнь. Новая социальная структура столь же незыблема, как и система каст, принятая в былые времена. Грехи отцов передаются по наследству детям и внукам.

Людей, родившихся с таким грузом, в Северной Корее называют «дурная кровь». К этой категории относились Ми Ран, а также ее брат и три сестры. Они считались запятнанными на всю жизнь, и перспективы их были столь же ограниченными, как у Тхэ У.

Ребенком Ми Ран ничего не знала о беде, которая настигла ее еще до рождения. В семье предпочли не рассказывать детям о южнокорейском происхождении их отца. Зачем им заранее знать, что лучшие школы и лучшие рабочие места будут для них недоступны, что вскоре их жизнь зайдет в тупик? Если они это поймут, к чему им тогда прилежно учиться, заниматься музыкой и участвовать в спортивных соревнованиях?

Северокорейцам не сообщают о присвоенной им социальной категории, поэтому тот факт, что официальная репутация семьи запятнана, бросался в глаза не сразу. Однако дети не могли не замечать за своим отцом некоторых странностей. Этот чудаковатый одинокий человек, казалось, нес на плечах тяжелое бремя. У него не было родственников. Он не только не говорил о своем прошлом, но и вообще разговаривал очень мало. На вопросы отвечал односложно и почти шепотом. Тхэ У чувствовал себя наиболее комфортно, когда ремонтировал что-нибудь в доме и, сосредоточившись на своем деле, имел право молчать.

От самоуверенного мальчишки, всегда игравшего роль генерала, не осталось и следа. За него говорила жена, передавшая дочерям рост и спортивное телосложение. Когда нужно было приструнить детей или выяснить отношения с соседом, это делала она. А у мужа если и было свое мнение, то держал он его при себе. В тех редких случаях, когда ему удавалось приобрести газету (для Северной Кореи это роскошь), Тхэ У молча читал ее при свете единственной в квартире сорокаваттной лампочки. Никто не знал, что он думал о последних великих начинаниях Ким Ир Сена, о которых с гордостью писала местная газета или «Нодон Синмун», рупор Трудовой партии. Верил ли Тхэ У тому, что читал? Был ли убежденным сторонником режима?

Пассивность отца нередко раздражала Ми Ран. Только позднее она поняла, что иначе ему было не выжить: он подавлял себя, чтобы не привлекать лишнего внимания. Многие из тысяч южнокорейских солдат, пытавшихся ассимилироваться в КНДР, оказались не столь осторожными и поплатились за это. Мать позднее рассказала Ми Ран, что четверых приятелей, работавших с отцом в шахте, казнили за незначительные нарушения дисциплины, а трупы сбросили в общую могилу. Чтобы выдвинуть обвинение против человека, принадлежащего к враждебному классу, не требовалось собирать улики. Иронической интонации при упоминании Ким Ир Сена или ностальгической реплики о Южной Корее было вполне достаточно, чтобы у человека начались серьезные проблемы. Категорически запрещалось говорить о Корейской войне и о том, кто ее начал. Как утверждала официальная историография (а другой в КНДР и не существует), первой границу пересекла вовсе не северокорейская, а южнокорейская армия – по наущению американцев. «Американские империалисты отдали марионеточной клике Ли Сын Мана приказ развязать Корейскую войну», – писали в газете «Нодон Синмун». А все те, кто помнил, что действительно произошло 25 июня 1950 года (Какой кореец мог это забыть?), предпочитали держать язык за зубами.

Подрастая, дети стали отдавать себе отчет в том, что прошлое отца осложняет им жизнь. Обязательное образование заканчивается в 15 лет, дальше юноши и девушки сдают экзамены для поступления в старшие классы. Те, кого не принимают, отправляются работать на заводы, угольные шахты и т. п. Но брат и сестры Ми-Ран были уверены в том, что смогут продолжить учебу. Они были умны, хороши собой, могли похвастаться атлетическим телосложением, о них с похвалой отзывались преподаватели и одноклассники. Если бы дети Тхэ У были менее талантливы, они, возможно, легче пережили бы отказ в продолжении образования.

У старшей сестры Ми Ран, Ми Хи, было прекрасное сопрано. Соседи собирались, чтобы послушать ее, пела ли она популярные в Корее слащавые народные песни или оды Ким Ир Сену. Ее часто приглашали выступать перед публикой. Певческий талант очень ценится в Северной Корее, где мало у кого есть проигрыватели и магнитофоны. К тому же Ми Хи была настоящей красавицей: один художник даже написал ее портрет. Казалось бы, у нее имелись все данные для поступления в театральное училище. Узнав, что ее не приняли, она несколько дней рыдала. Мать наверняка догадывалась о причине отказа, но все же пошла в училище и потребовала объяснений. Директор посочувствовала, но ничем не смогла помочь. Она объяснила, что с таким сонбуном, как у Ми Хи, в училище не принимают.

В отличие от старших сестер, Ми Ран не обладала никакими особенными художественными или спортивными талантами, но тоже была привлекательной и хорошо училась. Когда ей исполнилось пятнадцать лет, в школу пришли серьезного вида люди в темных костюмах. Их командировало Пятое отделение Центрального комитета Трудовой партии с целью отбора девушек для обслуживания руководящей элиты. Отобранные проходили подготовку в лагере военного образца, а затем отправлялись на службу в резиденции высокопоставленных чиновников. Девушкам запрещалось возвращаться домой, но их семьям выдавали в качестве компенсации дорогие подарки. Было непонятно, какую именно работу выполняли те, кто попадал в число избранных. Говорили, что девушки выполняют обязанности секретарш и горничных, развлекают хозяев. А некоторые, по слухам, становились наложницами своих боссов.

«Ты ведь понимаешь, Ким Ир Сен и Ким Чен Ир – живые мужчины, как и все другие», – шепотом сказала Ми Ран подружка, чья двоюродная сестра прошла отбор. Ми Ран кивнула, постеснявшись признаться в том, что вообще-то не совсем понимает, о чем идет речь. Северокорейские девочки ее возраста не знали, кто такие наложницы, но были уверены: служить партийному руководству в любом качестве чрезвычайно почетно. Такой чести удостаивались только самые умные и красивые.

Когда комиссия вошла в класс, девочки чинно сидели за партами по двое и тихо ждали. Ми Ран была в школьной форме и кедах. Члены комиссии ходили меж длинными рядами парт, время от времени останавливаясь и приглядываясь.

«Встань», – приказал один из них, подойдя к парте Ми Ран. Ей подали знак пройти в учительскую. Когда она туда вошла, там уже ждали четыре другие девочки. Члены комиссии пролистали личное дело Ми Ран, измерили ее рост – 160 см (Ми Ран была одной из самых высоких в классе). Девочку забросали вопросами. Как она учится? Какой у нее любимый предмет? Здорова ли она? Не жалуется ли на какое-либо недомогание? Ми Ран отвечала спокойно и, как ей казалось, правильно.

Больше ее не вызывали. Не то чтобы она хотела расстаться с семьей, но отказ всегда ранит самолюбие.

К этому времени детям стало ясно: в прошлом их семьи есть какой-то изъян. Они начали подозревать, что раз у отца нет родственников на севере, то он, наверное, пришел с юга. Только вот при каких обстоятельствах? Должно быть, он убежденный коммунист, героически вставший на сторону армии Ким Ир Сена. Но однажды брат Ми Ран добился правды. Сок Чу несколько месяцев готовился к вступительным экзаменам в педагогическое училище и прекрасно знал ответы на все вопросы, поэтому, когда ему сказали, что он не прошел, он гневно потребовал объяснений.

Правда ошеломила его. Детям сызмальства навязывалась официальная версия новейшей истории. Американцы считались воплощением зла, а южнокорейцы – их никчемными приспешниками. Ученики школ тщательно рассматривали фотографии северокорейских городов, подвергнутых массированным бомбардировкам со стороны США. Ребята читали о том, как американские и южнокорейские солдаты, ухмыляясь, вонзали штыки в тела беззащитных мирных жителей. Школьные учебники изобиловали описаниями зверств врагов, которые сжигали, давили, резали, расстреливали и отравляли невинных людей. Поэтому Сок Чу был так поражен, узнав, что его собственный отец воевал на стороне янки. Впервые в жизни парень напился. Он убежал из дома и две недели жил у приятеля, пока тот не убедил его вернуться к родителям.

«Он все-таки твой отец», – сказал друг. Этот аргумент подействовал. Как любой корейский мальчик, тем более единственный сын, Сок Чу знал, что должен чтить родителей. Парень вернулся домой и упал на колени, умоляя о прощении. Первый раз в жизни он увидел, как отец плачет.

Детям очень долго не открывалась правда об отце, и узнали они ее последними, когда соседи давно уже сплетничали о том, что Тхэ У был солдатом в южнокорейской армии. Инминбан получил указание пристально следить за их семьей. Как только Чон Сан выяснил имя девочки, которую встретил возле кинотеатра, ему стали известны и слухи о неблагонадежности ее отца. Молодой человек прекрасно понимал, что связь с такой семьей ставит под угрозу его карьерные планы. Он не был трусом, но, как и другие северокорейцы, воспитывался в духе конфуцианства и верил, что пришел на этот свет для того, чтобы исполнять желания отца, а тот хотел видеть его студентом Пхеньянского университета. Для поступления туда требовались не только отличные оценки, но и безукоризненная характеристика. Малейшая неосторожность могла разрушить парню все планы, тем более что его семья тоже была не без проблем.

Отец и мать Чон Сана родились в Японии, где к концу Второй мировой войны жило около двух миллионов корейцев различного социального происхождения: люди из знатных семей, которые отправились туда учиться, те, кого принудительно вывезли на работу в военной промышленности, и те, кто просто приехал на заработки. Некоторым удалось разбогатеть, но все равно они оставались представителями национального меньшинства и к ним нередко относились с презрением. Они жаждали вернуться на родину. Но на какую родину? После раздела Кореи японские корейцы тоже разделись на два лагеря. Те, кто поддерживал КНДР, стали членами организации «Чхонрён» – Ассоциации корейских граждан в Японии.

Этим людям Северная Корея представлялась истинным отечеством, порвавшим с японским колониальным прошлым, в отличие от проамериканского правительства Ли Сын Мана, которое назначало на ответственные посты коллаборационистов.

До конца 1960-х годов экономика КНДР казалось более сильной, чем южнокорейская. Социалистическая пропаганда распространяла листовки с изображением розовощеких детей, играющих в полях, где только что сошедшие с конвейера тракторы собирали обильный урожай, и все это – в чудесной новой стране, которая расцветала под мудрым руководством Ким Ир Сена. Сегодня такие плакаты представляются нам социалистическим китчем, но тогда им многие верили.

Этому обману поддались более 80 000 человек, в том числе дедушка и бабушка Чон Сана. Его дед по отцу был членом Японской коммунистической партии и даже сидел в тюрьме за свои левые взгляды. Будучи человеком старым и больным, он посчитал себя малополезным для строящейся страны, поэтому послал туда своего старшего сына. Отец Чон Сана прибыл в «дивный новый мир» в 1962 году, после того как почти сутки плыл на пароме через Японское море. Он был инженером и получил работу на заводе рядом с Чхонджином, где его знания оказались востребованными. Спустя несколько лет ему встретилась элегантная молодая женщина, которая прибыла со своими родителями из Японии примерно в то же время, что и он. Отец Чон Сана был умен и образован, хотя и непривлекателен внешне (сутулый, с изрытым оспой лицом). В семье шутили, что он выглядит, как пират, зато говорит, как поэт. Он ухаживал за грациозной красавицей мягко, но настойчиво, пока она не приняла его предложение.

Родители Чон Сана смогли сохранить свои сбережения и зажили лучше большинства северокорейцев. Они получили по блату отдельный дом, что считалось тогда большой роскошью, поскольку это позволяло выращивать овощи в собственном огороде. Вообще-то до 1990-х годов гражданам КНДР не разрешалось обрабатывать личные участки. В доме было пять шифоньеров, набитых качественной японской одеждой и одеялами. Северокорейцы спят, как это принято в Азии, на циновках: их расстилают на полу, а утром сворачивают и убирают в шкафы, количество которых в ту пору служило мерилом благосостояния. Те, у кого пять шифоньеров, считались богачами. Электроприборов у родителей Чон Сана тоже имелось больше, чем у кого-либо из соседей: вентилятор, телевизор, швейная машинка, магнитофон, фотоаппарат и даже холодильник – многим северокорейцам там и хранить-то было нечего.

И уж совсем необычно выглядело то, что у Чон Сана жила лохматая белая собачка корейской породы пунгсан (нечто наподобие шпица). В Северной Корее собак разводили на фермах, чтобы варить из них заправленное специями рагу босинтан, а держать их дома было не принято. Ведь питомца надо кормить, а еды и людям с трудом хватало.

Корейцы, приехавшие из Японии, жили обособленно. У них было характерное произношение, женились они обычно друг на друге. И хотя по японским меркам они не могли называться обеспеченными, в Северной Корее их считали богачами. Эти люди прибыли в новую страну в кожаных ботинках и добротных шерстяных свитерах, в то время как северокорейцы носили тряпичную обувь и одежду из дешевой синтетики. Японские корейцы получали от родственников иены, на которые покупали электроприборы в специальных валютных магазинах. Некоторые даже привезли с собой автомобили, которые вскоре вышли из строя из-за отсутствия запасных частей и в конце концов были переданы корейскому государству. В течение многих лет после переезда в КНДР к японским корейцам на пароме, зафрахтованном Ассоциацией корейских граждан в Японии, регулярно приплывали родственники с деньгами и подарками. Эти визиты поощрялись, поскольку обеспечивали приток валюты, часть которой государство присваивало себе.

Несмотря на свою относительную обеспеченность, японские корейцы оказались на нижних ступенях официальной иерархии. Убежденных коммунистов, оставивших благополучную жизнь в Японии, причислили к классовым врагам. Государство не доверяло беспартийным гражданам, у которых водились деньги. Японские корейцы были единственными, кому в КНДР разрешалось поддерживать связи с заграницей, а это само по себе делало их неблагонадежными в глазах власти. Ведь эта власть держалась благодаря тому, что полностью изолировала граждан от внешнего мира.

У репатриантов из Японии идеализм быстро улетучился. Некоторые из тех, что приплыли в Северную Корею в числе первых, писали оставшимся дома родственникам, отговаривая их от переезда. Но письма перехватывались и уничтожались. На вновь обретенной родине многие из японских корейцев, включая видных деятелей Ассоциации корейских граждан в Японии, пали жертвами «чисток» в начале 1970-х годов: руководителей этой организации расстреляли, а семьи отправили в лагеря.

Однажды Чон Сан подслушал разговор родителей о том, что происходило вокруг. За людьми приходили без предупреждения. Ночью к дому подъезжал грузовик, на сборы давали час или два. Чон Сан жил в постоянном страхе, который коренился так глубоко, что его трудно было выразить. Инстинктивно молодой человек понимал, что надо следить за каждым своим словом.

Еще он старался не вызывать зависти окружающих. Он носил толстые шерстяные носки японского производства, которые прятал под длинными брюками, чтобы никто не заметил (ведь у большинства детей носков не имелось). Впоследствии он сам говорил, что был похож на чуткого зверя с большими ушами, всегда настороженными на случай приближения хищника.

Несмотря на свои теплые свитера, электроприборы и одеяла, семья Чон Сана жила ничуть не спокойнее, чем семья Ми Ран. С годами мать мальчика, которая приехала из Японии красивой девушкой, пользующейся популярностью у молодых людей, стала тосковать о потерянной молодости. После рождения четырех детей она так и не восстановила свое здоровье. Отец Чон Сана по вечерам курил, тяжело вздыхая. Их не могли подслушать (одним из преимуществ отдельного дома была некоторая степень уединения), но они все равно предпочитали молчать. У них не хватало духу признаться, что они мечтают покинуть социалистический рай и вернуться в капиталистическую Японию.

Над домом довлела постоянно обострявшаяся невысказанная горечь: осознание ужасной ошибки, которую родители Чон Сана совершили, переехав в Северную Корею. Поскольку вернуться в Японию не представлялось возможным, им пришлось приспосабливаться к новой обстановке. Помочь семье можно было только одним способом: попытаться использовать систему себе во благо и продвинуться по общественной лестнице. Все надежды возлагались на Чон Сана. Если бы ему удалось поступить в Пхеньянский университет, со временем его бы, пожалуй, приняли в Трудовую партию, и тогда семье простили бы буржуазное прошлое. Под бременем ответственности перед родными Чон Сан стал робким и нерешительным. Он мечтал о девушке, которую увидел в кино, постоянно раздумывал о том, стоит ли завязать с ней дружбу, но, в конце концов, так ничего и не предпринял.

Глава 3

Правоверная

Корабль Вооруженных сил США «Миссури», обстреливающий Чхонджин. Октябрь 1950 года

Чхонджин – место с плохой репутацией, неудобное для жизни даже по северокорейским стандартам. Этот город с полумиллионным населением вклинился между гранитными спинами гор, то поднимающихся зигзагами вверх, то спускающихся к воде, и Японским морем, которое корейцы называют Восточным. Прибрежная полоса своей суровой красотой напоминает пейзажи штата Мэн. Сверкающие воды глубоки и холодны, но рыбная ловля здесь возможна только при наличии прочной лодки. На обдуваемых ветрами горах мало что растет, и зимние температуры опускаются до –40 ?С. Только в низинах вдоль берега можно выращивать рис – главный продукт питания, без которого корейцы не представляют себе жизни. На протяжении веков признаком жизненного успеха в этой стране, да и вообще в Азии, была приближенность к источнику власти. Люди всегда стремились переехать из деревни в город, поближе к императорскому дворцу. Чхонджин расположен почти на самом краешке карты Кореи – ближе к Владивостоку, чем к Пхеньяну. Даже сегодня 400 км, отделяющих Чхонджин от столицы КНДР, можно преодолеть только за три дня, двигаясь по разбитым горным дорогам с крутыми опасными поворотами.

Во времена правления династии Чосон, когда центр государства находился еще дальше, на месте нынешнего Сеула, чиновники, навлекшие на себя гнев императора, высылались в этот далекий северный край. Потому-то, видимо, и считается, что здешние жители – носители мятежных генов, самые упрямые и непокорные во всей Корее.

До XII века провинция Северный Хамгён, простирающаяся до реки Туманган – границы с Китаем и Россией, – была мало населена и не играла существенной роли в экономике страны. На протяжении веков людей здесь жило меньше, чем тигров, которыми корейские народные сказки до сих пор пугают маленьких детей. Но теперь тигры перевелись. Все изменилось в годы японской экспансии. Провинция Северный Хамгён лежала на пути японцев к Маньчжурии, которую они оккупировали в преддверии Второй мировой войны. Японии, жаждавшей завладеть большими залежами угля и железа вокруг Мусана, нужно было найти способ доставки трофеев с оккупированного полуострова. Маленькая рыбацкая деревушка Чхонджин, которая получила свое название от китайских иероглифов, означающих «переправа через чистую реку», превратилась в морской порт, способный отправлять 3 млн тонн грузов ежегодно. В годы оккупации (1910–1945) японцы построили в Чхонджинском порту сталелитейный завод. Южнее вырос Нанам – четко распланированный город с улицами, проложенными перпендикулярно друг другу, и большими современными зданиями. Здесь была расквартирована 19-я пехотная дивизия японской императорской армии, принимавшая участие во вторжении в Восточный Китай. Южнее японцы буквально на пустом месте построили другой приморский город – Хамхын, где сосредоточились крупные химические заводы, производившие все – от пороха до удобрений.

Коммунисты, пришедшие к власти в 1950-е годы, национализировали и восстановили предприятия, разрушенные во время войн. Чхонджинский сталелитейный завод, ранее принадлежавший японской компании Nippon, получил имя Ким Чхэка[3 - Ким Чхэк (Ким Чак) (1903–1951) – корейский политик и военачальник, соратник Ким Ир Сена. В годы японской оккупации видный деятель партизанского движения. Во время Корейской войны член Военного комитета КНДР и командующий фронтом. В его честь переименован город Сонджин.] и стал крупнейшим в КНДР. Промышленную мощь северо-востока Ким Ир Сен считал блестящим примером своих экономических достижений. До сих пор жители Чхонджина почти не знают истории своего города: он кажется лишенным прошлого, потому что корейские власти не желают быть хоть чем-то обязанными Японии. При социализме вместе с количеством жителей стал расти и престиж Чхонджина. К 70-м годам XX века этот город с 900-тысячным населением был вторым по величине в стране. (Правда, с тех пор, по некоторым данным, число жителей уменьшилось до 500 000, и Чхонджин уступил второе место Хамхыну.)

Чхонджин, «город железа», как его называли когда-то, бурно развивался и имел важное стратегическое значение благодаря своим металлообрабатывающим заводам. Местные предприятия выпускали часы, телевизоры, синтетическое волокно, фармацевтическую продукцию, станкостроительное оборудование, тракторы, плуги, листовое железо и боевую технику. Крабы, кальмары и другие морепродукты, выловленные в местных водах, экспортировались в другие страны. Порт был превращен в кораблестроительные верфи. Японские военные базы, расположенные вдоль берега, были приспособлены под установки для ракет, нацеленных на Японию. А окружающие деревни оставались местом ссылки для врагов и колеблющихся, таких как отец Ми Ран. Их размещали в шахтерских поселках. Тем не менее промышленный центр такого масштаба не мог быть населен только неблагонадежными: для того чтобы город оставался верным линии партии, нужны были преданные представители передового класса. В Чхонджине сформировалась своя правящая элита. Эти люди жили неподалеку от ссыльных, хотя и не бок о бок с ними. В результате взаимодействия этих полярных групп чхонджинское общество развивалось довольно своеобразно.

Сон Хи Сок была одной из правоверных. Фабричная работница, мать четверых детей, она являла собой образцовый пример северокорейской женщины. Будучи ярой сторонницей социализма, Хи Сок выкрикивала лозунги Ким Ир Сена без тени сомнения. Госпожа Сон, как она будет называть себя позднее (женщины Северной Кореи, выходя замуж, не меняют фамилию), с таким увлечением служила режиму, что ее легко было вообразить героиней какого-нибудь пропагандистского фильма. В юности она выглядела точно так, как и должна была выглядеть идеальная гражданка КНДР. Именно такой типаж предпочитали режиссеры киностудии Ким Чен Ира: Хи Сок была круглолицей и поэтому казалась сытой, даже когда голодала, а губки бантиком как будто бы улыбались, даже когда она грустила. Нос кнопкой и блестящие серьезные глаза довершали образ женщины простой и открытой, искренне преданной социалистическим идеалам. Такой она, собственно, и была на самом деле.

Даже много лет спустя, когда существующий строй себя окончательно дискредитировал, Сон Хи Сок оставалась непоколебимо преданной ему. «Служение Ким Ир Сену и Родине было смыслом моего существования. Я никогда и не думала, что можно жить иначе», – сказала она мне при первой встрече.

Госпожа Сон родилась 15 августа 1945 года. Выросла она в Чхонджине, неподалеку от железнодорожной станции, где ее отец работал механиком. Когда началась Корейская война, чхонджинский вокзал стал основной мишенью для бомбежек: руководимые американцами войска ООН пытались разрушить идущие вдоль побережья линии связи и тылового обеспечения. Корабль Вооруженных сил США «Миссури» и другие военные корабли курсировали в водах Японского моря и обстреливали прибрежные города, в том числе Чхонджин. Американские военные самолеты ревели над головой, пугая детей. Иногда бомбардировщики летали так низко, что госпожа Хи Сок могла видеть пилотов. Днем мать госпожи Сон уводила своих шестерых детей в горы, чтобы уберечь от обстрела. С наступлением темноты они возвращались и ночевали в убежище, вырытом их соседями неподалеку от дома. Хи Сок тряслась под тонким одеялом, прижимаясь к маме, к братьям и сестрам. Однажды мать оставила детей одних, чтобы узнать о судьбе отца. Накануне ночью город сильно бомбили, и завод, производивший детали для нужд железной дороги, был разрушен. Мать госпожи Сон вернулась в слезах, упала на колени и опустила голову на землю. «Ваш отец убит», – со стоном сказала она собравшимся вокруг нее детям.

Смерть отца превратила Хи Сок в «дочь героя, погибшего за освобождение Родины». Семья даже получила соответствующее удостоверение. Госпожа Сон стала ненавидеть Америку, что вполне вписывалось в идеологию КНДР. Проведя юность в хаосе войны, она восторженно приняла порядок, диктуемый Трудовой партией. К тому же Хи Сок была достаточно бедна для того, чтобы считаться представителем угнетенного класса, который якобы представлял Ким Ир Сен. Девушку со столь безупречными анкетными данными, конечно же, ожидало удачное замужество. С будущим супругом ее познакомил один партийный работник. Чан По, жених, тоже был партийным: Хи Сок и помыслить не могла о том, чтобы выйти замуж не за коммуниста. Отец молодого человека прошел войну, прекрасно зарекомендовав себя в северокорейской разведке, а младший брат уже поступил на работу в Министерство государственной безопасности. Сам Чан По закончил Университет имени Ким Ир Сена и собирался делать карьеру в журналистике. Эта профессия была в КНДР очень престижной, так как пресса считалась рупором режима. «Тот, кто пишет в соответствии с линией партии, – герой», – утверждал Ким Чен Ир.

Чан По был крепкий парень, очень высокий для северокорейцев своего поколения. Госпожа Сон ростом едва достигала полутора метров и могла примоститься под его рукой, как маленькая птичка. Они хорошо подходили друг другу. Эта красивая политически благонадежная пара могла получить разрешение на проживание в Пхеньяне. (Столица была единственным городом, куда допускались иностранцы, поэтому государство старалось, чтобы пхеньянцы производили хорошее впечатление своим внешним видом и идеологической подкованностью.) Однако было решено, что молодая чета должна пополнить ряды партийного актива в Чхонджине, и они, воспользовавшись определенными привилегиями, поселились в лучшем районе города.

Несмотря на принятый в КНДР уравнительный принцип, жилплощадь распределялась в соответствии с классовым происхождением. Районы похуже располагались на юге, вблизи угольных и каолиновых шахт: там рабочий люд ютился в беленых приземистых домах-«гармошках». На севере все выглядело куда приличнее. Начиная с Нанама, стоящего на крупной магистрали, здания становятся выше: некоторые имеют до 18 этажей – последнее слово техники в то время, когда они строились. Архитекторы предусмотрели даже шахты для лифтов, хотя сами лифты так и не заработали. Многие проекты создавались в ГДР, а затем приспосабливались к корейским условиям. Для принятого в Корее подпольного отопления сделали дополнительный зазор между этажами, квартиры оборудовали громкоговорителями, оповещавшими жильцов о местных новостях.

Чхонджин – куда менее современный город, чем Пхеньян, но и в нем чувствуется дух власти. В столице провинции Северный Хамгён располагаются крупные государственные и партийные учреждения. Административный центр построен по строгому плану. Здесь есть университет, металлургический, горный, сельскохозяйственный и медицинский институты, институт искусств, институт иностранных языков, три педагогических колледжа, десяток театров и музей революционной истории, посвященный жизни Ким Ир Сена. Напротив восточного порта – предназначенная для иностранцев гостиница «Чонмасан», а неподалеку – российское консульство. Улицы и центральные площади задуманы в типичном для Москвы и других социалистических городов помпезно-величественном стиле, подчеркивающем ничтожность индивидуума в сравнении с мощью режима.

Главная транспортная магистраль, проходящая через весь город и известная просто как шоссе № 1, по ширине вместила бы шесть рядов автотранспорта, если бы в Чхонджине было столько машин. По обе стороны дороги через равные промежутки, как караульные на посту, стоят огромные платаны и акации; нижняя часть стволов окрашена белым. Говорят, белая краска защищает деревья от насекомых и от низких температур, а также указывает на то, что деревья являются собственностью государства и не подлежат вырубке на дрова. Бордюры тоже побелены. Между деревьями расставлены щиты с обычными для КНДР пропагандистскими надписями, а за ними – устремленные ввысь уличные фонари, которые почти никогда не зажигаются. Своей шириной тротуары могут поспорить с Елисейскими Полями: они замышлялись как большой бульвар, но многие пешеходы предпочитают идти прямо по дороге, поскольку движение крайне неоживленное.

Светофоров нет. Вместо них одетые в форму регулировщики роботоподобными гимнастическими жестами направляют движение немногочисленных автомобилей. Дорога упирается в величественное здание главного театра провинции Северный Хамгён, увенчанное четырехметровым портретом Ким Ир Сена. За театром город резко заканчивается ограничивающей его с северо-востока горой Нака. Ее склон усеян могилами, и, хотя большинство деревьев срублено на дрова, здесь по-прежнему довольно живописно. Вообще центр Чхонджина даже в наши дни производит приятное первое впечатление. При ближайшем рассмотрении начинаешь замечать, что от зданий отваливаются куски бетона, уличные фонари покосились, трамвайные вагоны изукрашены вмятинами. Но немногочисленных туристов провозят по Чхонджину очень быстро, и ничего этого они не успевают заметить.

Квартира госпожи Сон находилась на втором этаже восьмиэтажного дома без лифта. Попав туда впервые, женщина с удивлением узнала о существовании канализации и водопровода: обычные люди вроде нее в 60-х годах XX века еще не видали таких новинок цивилизации. Обогрев пола, традиционный для корейских домов, осуществлялся здесь с помощью горячей воды, поступающей с теплостанции по системе центрального отопления. У молодой семейной пары было немного мебели, зато в их распоряжении имелись две отдельные комнаты – одна для них самих, а другая для детей.

В 1966 году у Хи Сок родилась первая дочь, Ок Хи, двумя годами позже – вторая, а за ней и еще одна. К тому моменту медицинское обслуживание в Северной Корее уже достигло достаточно высокого уровня, чтобы большинство городских жительниц рожали в больнице, но госпожа Сон, несмотря на кажущуюся хрупкость, была сделана из крепкого материала. Всех своих детей она произвела на свет самостоятельно, даже без помощи акушерки. Одна из дочерей родилась на обочине дороги, когда госпожа Сон шла домой с корзиной белья. После первых родов свекровь приготовила ей суп из тягучих морских водорослей – традиционное корейское блюдо, помогающее родильницам восстановить запас железа в организме. Во второй раз свекровь, разочарованная рождением еще одной девочки, швырнула водоросли в госпожу Сон, чтобы та готовила себе суп сама. А после появления третьей дочки свекровь перестала разговаривать с невесткой. «Ты обречена рожать только девчонок», – бросила на прощание почтенная кореянка.

Но Хи Сок не сдавалась. Четвертый ребенок родился вечером, когда она была одна в квартире. В тот день женщина почувствовала себя плохо (болел живот) и ушла с работы пораньше. Но сидеть сложа руки госпожа Сон не любила и поэтому взялась мыть полы. Острая боль пронзила ее, и она бросилась в ванную. Наконец-то родился мальчик. Так госпоже Сон удалось реабилитироваться в глазах семьи. На этот раз свекровь сама сварила ей суп из водорослей.

Чан По был в командировке и получил известие на следующий день. Он вскочил в первый же поезд и вернулся домой, задержавшись только для того, чтобы купить детский велосипед – подарок новорожденному.

Кроме заботы о четырех детях и хлопот по дому госпожа Сон шесть дней в неделю работала бухгалтером в детском саду при швейной фабрике. На предприятии трудились женщины, поскольку в Северной Корее вечно недоставало мужских рабочих рук: по статистике, 20 % мужчин трудоспособного возраста – самый высокий показатель в мире – служили в армии.

Обычно Хи Сок шла на работу, пристроив одного ребенка на спину и ведя за руку остальных. Ее дети выросли в детском саду. Госпожа Сон работала восемь часов в день с перерывом на обед и короткий отдых в середине дня. После работы она задерживалась еще на несколько часов для посещения занятий по идеологической подготовке, проводившихся в зале швейной фабрики. Это могли быть лекции о борьбе с американским империализмом либо о подвигах Ким Ир Сена (настоящих или преувеличенных), сражавшегося с японцами во время Второй мировой войны. Госпожа Сон должна была писать доклады о последних решениях Трудовой партии или изучать передовицы ежедневной газеты «Хамбук Ильбо». Домой она приходила к половине одиннадцатого вечера. Прибиралась в квартире, варила обед, а утром вставала до рассвета, чтобы приготовиться самой и приготовить семью к наступающему дню и не позже семи выйти на работу. Хи Сок редко удавалось поспать больше пяти часов.

Иные дни оказывались еще тяжелее остальных. По средам госпожа Сон приходила на фабрику раньше обычного, чтобы успеть на заседание Женской социалистической федерации, присутствие на котором было обязательным. А по пятницам после работы проводились собрания по самокритике. На этих собраниях Хи Сок и другие сотрудники ее отдела по очереди вставали и докладывали коллективу о своих ошибках (своеобразная коммунистическая версия католической исповеди). Госпожа Сон обычно совершенно искренне признавалась, что не уверена, достаточно ли усердно работала.

Хи Сок верила в то, что говорила. Все эти годы недосыпа, все эти лекции и собрания по самокритике уничтожали в человеке волю к сопротивлению так же эффективно, как средства, используемые для промывки мозгов при допросах. Госпожа Сон превратилась в личность усовершенствованного образца – воплощение идей Ким Ир Сена. Цель вождя была не только в том, чтобы построить новую страну. Он хотел создать нового человека, изменить человеческую природу. Для этого он придумал собственную философскую систему чучхе, название которой обычно переводится как «самобытность». В этой философии использовались идеи Маркса и Ленина о борьбе между землевладельцами и крестьянами, между богатыми и бедными, а также о том, что хозяином человеческой судьбы является сам человек, а не Бог. Но, будучи крайним националистом, Ким Ир Сен не перенял универсализма классического коммунистического учения. Согласно чучхе корейцы – особенный, можно сказать, избранный, народ. Поэтому им не пристало оглядываться на сильных соседей: Китай, Японию и Россию. Что же касается южных корейцев, то они позорят нацию своей зависимостью от Соединенных Штатов.

«Установление чучхе по сути означает, что народ сам руководит революцией и перестраивает страну. Это означает, что надо рассчитывать только на себя, не завися от других государств, жить своим умом, верить в собственные силы, выказывать революционный дух самобытности», – разъяснял Ким Ир Сен в одном из своих многочисленных трактатов. Такие призывы не могли не вдохновлять гордую нацию, чье достоинство на протяжении веков попиралось иноземцами.

Оказавшись у власти, Ким Ир Сен приспособил идеи, выработанные в ходе партизанской борьбы с японцами, для нужд управления обществом. Он убедил северных корейцев, что источник силы человека в подчинении частных интересов интересам коллектива и что обществу не подобает бездумно брести туда, куда направит его демократическое волеизъявление совокупности разрозненных индивидуумов. Народ должен безоговорочно следовать по пути, решительно проложенному Великим Вождем. Конечно же, вождем был не кто иной, как сам Ким Ир Сен.

Но и этого ему показалось мало. Кроме подчинения он требовал еще и любви. На красочных плакатах Ким Ир Сен стоял, окруженный розовощекими детишками: они с обожанием смотрели на него, а он одаривал их широкой белозубой улыбкой. На заднем плане виднелись игрушки и велосипеды: северокорейский вождь не желал быть Иосифом Сталиным, он хотел быть Дедом Морозом. Его круглое лицо с ямочками на щеках выглядело более добродушным, нежели лица других диктаторов. Как отцу в конфуцианском смысле этого слова ему полагалось пользоваться любовью и уважением народа. Он хотел стать неотъемлемой частью каждой северокорейской семьи. Этот конфуцианский коммунизм имел мало общего с идеями Маркса и напоминал, скорее, идеологию японской монархии, где император был солнцем, которому поклонялись все его подданные.

В какой-то степени все диктатуры похожи друг на друга. Сталинский Советский Союз и маодзэдуновский Китай, Румыния Чаушеску и Ирак Саддама Хусейна – все эти режимы имели одинаковую атрибутику: огромные памятники на каждой площади, портреты, висящие в каждой конторе, наручные часы с лицом диктатора на циферблате. Но Ким Ир Сен поднял культ личности на новый уровень. Он выделяется из ряда диктаторов XX века благодаря обращению к вере как к механизму манипулирования народом. Он понимал значение религии. До революции, когда в Пхеньяне процветала христианская община и город слыл Иерусалимом Дальнего Востока, брат матери будущего вождя был протестантским священником. Придя к власти, Ким Ир Сен закрыл церкви, запретил Библию, выслал верующих в глухие районы страны и приспособил христианские догмы и христианскую символику для собственного прославления.

Телеведущие говорят о Ким Ир Сене или Ким Чен Ире с таким же почтением, с каким проповедники-пятидесятники произносят имя Бога. Газеты Северной Кореи публикуют рассказы о сверхъестественных явлениях: охваченное штормом море успокоилось, как только моряки, цепляясь за борт тонущего корабля, запели песню, прославляющую Ким Ир Сена. Когда Ким Чен Ир шел по демилитаризованной зоне между Северной и Южной Кореями, таинственная дымка сгустилась над землей, чтобы скрыть его от взоров вражеских снайперов. Он мог заставить деревья расцвести, а снег – таять. Если Ким Ир Сен был Богом, то Ким Чен Ир – сыном Божьим. В день его рождения на небе появилась великолепная двойная радуга и зажглась звезда, подобная той, что принесла людям весть о пришествии Спасителя. Ласточка спустилась с облаков, прославляя «военачальника, который будет править миром».

Культ вождя в Северной Корее доведен до комической крайности. Мы смеемся над чрезмерностью пропаганды и доверчивостью населения. Но следует помнить, что граждане КНДР, воспитывающиеся в заводских детских садах, где они проводят по четырнадцать часов в сутки, с самого детства подвергаются идеологической обработке, что в течение пятидесяти лет каждая песня, каждый фильм, каждая газетная статья, каждый уличный стенд прославляют Ким Ир Сена, что страна надежно изолирована от всего, способного посеять сомнение в святости вождя. Как тут не поддаться обману?

В 1972 году, когда вождю исполнилось 60 лет (в Корее эта веха по традиции считается особенно важной), Трудовая партия стала распространять нагрудные значки с его изображением. Вскоре всему населению страны было предписано носить их на груди слева, у сердца. В доме госпожи Сон, как и в каждом северокорейском доме, портрет Ким Ир Сена висел на совершенно пустой стене. Людям не разрешалось вешать на ту же стену, где красовался лик вождя, что-либо еще, даже фотографии своих кровных родственников. Ким Ир Сен единолично заменял гражданам всю семью – по крайней мере до 1980-х годов, когда изображения Ким Чен Ира, провозглашенного секретарем Трудовой партии, появились рядом с изображениями его отца. Позже к ним добавилась еще одна картинка – отец и сын вместе. Газеты Северной Кореи любили печатать очерки о героях, пожертвовавших собой ради спасения портрета вождя от пожара или наводнения. Трудовая партия раздавала изображения Ким Ир Сена и Ким Чен Ира бесплатно вместе с куском белой ткани, который предписывалось хранить в специальной коробке под рамой и использовать только для протирания лучезарных ликов. Это было особенно важно в период дождей, когда пятна плесени проникали под стекло. Приблизительно раз в месяц инспектор из полиции нравов мог прийти и проверить чистоту портрета.

Госпожа Сон не нуждалась в посещениях полицейских, чтобы держать изображения вождей в чистоте. Даже в сумасшедшей утренней суете, скатывая циновки, готовя завтраки, подталкивая детей к дверям, она не забывала быстро протереть портреты тряпкой. Некоторым женщинам не нравилось носить нагрудные знаки с Ким Ир Сеном, потому что булавки оставляли дыры и ржавые пятна на одежде, но только не госпоже Сон. Однажды, переодевшись второпях, она забыла приколоть значок, и на улице ее остановил подросток с повязкой на руке. Такие дружинники, члены Союза социалистической молодежи, следили за соблюдением общественного порядка, останавливая прохожих, которые не носят значки. Нарушители, пойманные впервые, отправлялись на прослушивание дополнительных лекций по политинформации и получали пометку в личное дело. Но госпожа Сон, поняв свою оплошность, пришла в такой неподдельный ужас, что парень отпустил ее, ограничившись предупреждением.

Хи Сок старалась жить в полном соответствии с указаниями Ким Ир Сена, которые она заучивала наизусть во время вечерних политзанятий на фабрике. Даже ее повседневная речь была приправлена его изречениями. «Верность партии и преданность родителям – высочайшие качества революционера», – так госпожа Сон обычно усмиряла разбаловавшихся чад. Дети должны были помнить, что они всем обязаны вождю нации. Как и другие маленькие северокорейцы, они никогда не праздновали собственных дней рождения, а только День рождения Ким Ир Сена (15 апреля) и День рождения Ким Чен Ира (16 февраля). Это были государственные праздники, когда у людей на столах появлялось обычно отсутствовавшее в рационе мясо. После начала энергетического кризиса эти даты стали единственными, когда включалось электричество. В преддверии Дней рождения вождей Трудовая партия выделяла каждому ребенку около килограмма сладостей: печенье, мармелад, шоколад, жевательную резинку. Детям такой подарок казался настоящей роскошью.

Лакомства нельзя было есть до праздника. Некоторые матери закрывали на это глаза, но не госпожа Сон. В положенное время дети выстраивались перед портретом вождя, чтобы выразить ему свою благодарность. Они синхронно кланялись в пояс, прочувствованно говоря: «Спасибо тебе, дорогой отец Ким Ир Сен», – а мать смотрела на них и удовлетворенно кивала.

Спустя годы госпожа Сон вспоминала это время с ностальгией. Она считала, что ей повезло в жизни. Чан По оказался хорошим мужем: не бил ее и детей, не крутил романов на стороне. Он, правда, был не прочь выпить, но, выпив, становился веселым, шутил и смеялся, тряся своим все прираставшим животом. Хи Сок любила своих трех дочерей, сына, мужа, а иногда даже свекровь. И, конечно же, она любила Ким Ир Сена.

Изредка случалось так, что в воскресенье ни госпоже Сон, ни ее мужу не нужно было идти на работу, а детям в школу и они могли провести день вместе. Дважды за много лет они умудрились выбраться на пляж, который находился всего лишь в нескольких километрах от дома. Никто в семье не умел плавать, но они гуляли по песку, собирая моллюсков, которых потом варили на обед. Однажды, когда сыну госпожи Сон было одиннадцать лет, она отвела его в чхонджинский зоопарк. Сама она в свое время приезжала туда со школьной экскурсией. Хи Сок помнила, что тогда, девочкой, она видела в зверинце тигров, слонов, медведей и волка, но теперь там оставалось только несколько птиц. Больше госпожа Сон никогда не ходила в зоопарк.

Сложности начались, когда дети Хи Сок стали взрослеть. Самым трудным подростком оказалась старшая дочь. Внешне Ок Хи была копией матери – маленькой, крепенькой, симпатичной. Но ее пухлые губки часто надувались от обиды. Девочка отличалась резким характером. В противоположность матери с ее бесконечным терпением Ок Хи легко выходила из себя и всегда казалась чем-то недовольной. Как старшей дочери в семье, где мать пропадает на работе с самого утра до поздней ночи, Ок Хи пришлось взять на себя часть домашних хлопот, и это ее вовсе не радовало. Она не была подвижницей, как мама. Не хотела мириться с идиотскими мелочами, из-за которых жизнь становилась невыносимой. Дело было не в лени, а в духе протеста. Ок Хи отказывалась заниматься тем, что считала бессмысленным.

Девочка терпеть не могла «добровольную работу», которую из патриотического долга обязаны были выполнять все подростки Северной Кореи. Детей с 12 лет собирали в батальоны и отправляли на посадку, пикирование рассады и прополку риса. Ок Хи страшилась наступления весны: ей не хотелось таскать корзины с землей и разбрызгивать разъедающие глаза пестициды. В то время как остальные ребята, маршируя, весело пели: «Отстоим социализм!» – Ок Хи сердито молчала.

Самое ужасное началось тогда, когда объявили кампанию по сбору «ночных отходов» из туалетов многоквартирных жилых домов. В Северной Корее постоянно не хватало химических удобрений, а поголовье скота было небольшим, поэтому в качестве навоза использовались человеческие экскременты. Каждая семья должна была еженедельно наполнять ведро и нести его на склад, находящийся в нескольких километрах от дома. Человеку, выполнившему таким образом свой долг перед Родиной, выдавалась карточка, которая потом обменивалась на еду. Нести ведро с экскрементами обычно поручали старшим детям, и Ок Хи не была исключением. Призвав на помощь свою изобретательность, девочка нашла способ облегчить себе эту дурно пахнущую работу. Жульничать оказалось не так уж сложно. Склады с «ночными отходами» не охранялись. (Ведь вряд ли кому-то придет в голову украсть ведро с дерьмом!) И Ок Хи поняла, что можно просто пробраться внутрь, схватить полное ведро, а потом выдать его за свое и получить ордер.

Вернувшись домой, Ок Хи со смехом похвасталась этой ловкой выходкой. Госпожа Сон пришла в ярость. Она знала, что из ее четырех детей Ок Хи самая сообразительная: девочка научилась читать в три года и удивляла родственников, декламируя наизусть длинные куски из сочинений Ким Ир Сена. Но случай с «ночными отбросами» подтвердил опасения матери, что Ок Хи растет индивидуалисткой, которой чужд дух коллективизма. Как она выживет в обществе, где все должны идти в ногу?

После того как Ок Хи окончила среднюю школу, отец использовал свои связи, чтобы устроить ее на работу в отдел пропаганды строительной организации. Ок Хи должна была писать доклады о том, как рабочие бригады перевыполняют план и каких великих успехов в строительстве дорог достигла компания. В распоряжение отдела был предоставлен старый армейский микроавтобус с лозунгом «Построим общество по учению чучхе!» на боку. Автобус был оборудован скрипучими динамиками, и Ок Хи, разъезжая с микрофоном в руках по строительным площадкам, читала свои доклады об успехах компании. Работа была не пыльная (таскать тяжести не требовалось) и довольно престижная, как все, что связано с пропагандой.

Госпожа Сон и ее муж стремились окончательно обеспечить будущее Ок Хи, подыскав ей подходящего супруга из Трудовой партии. Хи Сок надеялась найти кого-нибудь, похожего на ее собственного мужа, поэтому Чан По получил установку присмотреть для дочери молодую копию самого себя. Однажды его отправили в командировку в Мусан, и в поезде он познакомился с симпатичным молодым человеком. Цой Ён Су родился в Раджине (городе, расположенном к северу от Чхонджина), в хорошей семье. Служил вольнонаемным в Корейской народной армии: играл на трубе в оркестре. Любой военный выше рядового считался значительным человеком, и ему открывался путь в партию. Чан По подумал, что парень, кажется, перспективный, и пригласил его в гости.

Ок Хи и Ён Су поженились в 1988 году. По традиции церемония совершилась перед памятником Ким Ир Сену, который как бы заменял собой священника. Новобрачные надели все самое нарядное (Ок Хи была в бежевом жакете и черных брюках, а Ён Су в темном костюме) и напряженно застыли, позируя фотографу перед возвышающейся бронзовой фигурой. Они возложили к подножию монумента букет: таким образом великий вождь благословил их союз. Затем молодые вернулись домой, чтобы воздать должное столу, приготовленному для них госпожой Сон. Традиция предписывала устраивать два приема: один – в доме жениха, второй – в доме невесты, и каждая из семей старалась показать себя во всей красе. Мероприятие было недешевое, поскольку приглашались соседи и коллеги по работе, к тому же родители невесты предоставляли молодым шкаф, полный одеял, кухонные принадлежности, зеркало, туалетный столик, а если семья зажиточная, то и швейную машинку или другую бытовую технику. Госпожа Сон очень волновалась, потому что родственники жениха занимали высокое положение в обществе. Хи Сок напрягла все силы, чтобы не ударить в грязь лицом. Ее стол ломился от угощений: были рисовые пироги, минтай, вареные осьминоги, жареный тофу, волосяной краб и три вида сушеных кальмаров. Эта трапеза стала достойной кульминацией свадебных торжеств и самым богатым пиршеством за всю историю семьи госпожи Сон.

Как выяснилось, Ён Су любил побаловаться дешевым кукурузным самогоном. После нескольких рюмок легкомысленное очарование музыканта исчезало, появлялась злоба. Раскованность, которая поначалу привлекала Ок Хи, теперь стала ее пугать. Молодая пара поселилась в собственной квартире неподалеку от железнодорожного вокзала, но Ок Хи часто убегала домой. Однажды она явилась с синяком под глазом, в другой раз – с разбитой губой. Через полгода после свадьбы Ён Су подрался с сослуживцем и был уволен из армейского оркестра. Его послали работать на рудник в Мусан. Так он лишился возможности стать членом Трудовой партии. Вступали туда до тридцати лет и лишь по рекомендации парторга. Для непартийных карьерные перспективы были ограничены. Ок Хи на тот момент уже ждала ребенка. Она тяжело переносила беременность, поэтому работу пришлось бросить. Молодая женщина оказалась в очень трудном положении.

Вскоре у госпожи Сон прибавилось огорчений из-за сына. В отличие от Ок Хи, Нам Ок всегда был примерным ребенком. Этот рослый и крепкий мальчик, похожий на отца, редко спорил или повышал голос. Он беспрекословно выполнял все, что поручали ему родители или старшие сестры. Ок Хи удивлялась, как в их семье мог появиться столь непохожий на нее ребенок. «Он такой тихий, что его даже не слышно», – говорила она о своем младшем братишке. В школе Нам Ок учился посредственно, но делал успехи в спорте. Он любил тренироваться самостоятельно, снова и снова отрабатывая удары мячом о бетонную стену дома. Когда мальчику исполнилось одиннадцать, тренер измерил ему длину предплечий и ног и направил его в чхонджинскую спортивную школу. Подготовка кадров для сборной страны была делом, имеющим политическое значение, поэтому государство без участия семьи решало, какого ребенка перевести из обычной школы в спортивную. Нам Ок оказался настолько способным, что в четырнадцать лет его отправили в Пхеньян для занятий боксом.

В течение следующих семи лет мальчик мог приезжать домой только дважды в год на двенадцатидневные каникулы. Госпожа Сон редко виделась с сыном. Он и раньше, в отличие от сестер, никогда не откровенничал с матерью, но теперь казался совсем чужим. А потом до нее доползли слухи. В Чхонджине у парня появилась подружка – девушка на пять лет старше его. Когда он приезжал домой из Пхеньяна, то часто останавливался у нее. Это было нечто из ряда вон выходящее: во-первых, в Северной Корее не принято, чтобы мужчина заводил роман с женщиной старше себя, во-вторых, осуждаются любые добрачные связи. Нам Ок рисковал быть исключенным из школы и из Союза социалистической молодежи, что закрыло бы ему дорогу в члены Трудовой партии. От него как от единственного сына ожидали удачной женитьбы и продолжения рода. Хи Сок и Чан По пытались поговорить с молодым человеком, но он отвечал им лишь неловким молчанием. Нам Ок стал совсем чужим в собственной семье и иногда даже не считал нужным навестить родных во время каникул.

Потом у мужа госпожи Сон произошла неприятность с законом. Однажды супруги в компании нескольких знакомых смотрели выпуск теленовостей. Хи Сок и Чан По были в числе тех немногих жильцов дома, у кого имелся телевизор. В 1989 году он стоил три месячные зарплаты, около $175, и его нельзя было купить без специального разрешения, полученного по месту работы. Обычно телевизоры от имени Ким Ир Сена распределяло руководство в качестве поощрения за особые заслуги. Чан По получил такую награду, потому что его отец работал в разведке и внедрялся к южанам во время Корейской войны. Телевизор был японского производства, «Хитачи», но по-корейски назывался «Сонгнаму», что означает «сосна». Телевизоры, как и радиоприемники, в Северной Корее настраивались только на государственные каналы. Тем не менее смотреть их было довольно интересно. Кроме обычных речей Ким Ир Сена по вечерам показывали спортивные соревнования, концерты, телеспектакли и фильмы, снятые на киностудии Ким Чен Ира. А в выходные телезрителей иногда баловали советскими картинами. Госпожа Сон и ее муж очень гордились своим телевизором. Когда он был включен, они обычно оставляли дверь в квартиру открытой, чтобы соседи могли заглянуть к ним и тоже посмотреть передачу. Подобные проявления духа коллективизма тогда считались в порядке вещей.

Передача, из-за которой у Чан По случились неприятности, была безобидным репортажем с фабрики, производящей резиновые башмаки для сезона дождей. Показывали, как четко и собранно трудятся рабочие на конвейере, с которого сходят тысячи пар обуви. Диктор с восторгом говорил о высоком качестве продукции и впечатляющих масштабах производства.

«Ха! Если там производят столько галош, то почему же у моих детей их нет?» – со смехом спросил Чан По. Эти слова слетели у него с губ, прежде чем он успел подумать о последствиях.

Госпожа Сон так никогда и не узнала, кто из соседей донес на ее мужа. Но о его замечании очень быстро доложили главе инминбана – местному церберу, который в свою очередь передал информацию в Министерство защиты государственной безопасности. Под этим зловещим названием в Северной Корее функционирует политическая полиция, обладающая обширной сетью информаторов. На каждые пятьдесят человек приходится как минимум один доносчик: это больше, чем у печально известного восточно-германского Штази, чьи архивы рассекретили после объединения Германии.

Шпионить друг за другом в Северной Корее было чем-то вроде всеобщего хобби. Слежка за гражданами вменялась в обязанность членам Союза социалистической молодежи, таким как тот подросток, который остановил госпожу Сон, когда она забыла надеть значок. Эти ребята смотрели за тем, чтобы люди не отступали от принятой формы одежды, не надевали джинсы или футболки с латинскими буквами (это считалось проявлением симпатии к буржуазным режимам), не носили длинных стрижек. Партия регулярно выпускала указы, гласящие, что длина мужских волос не должна превышать пяти сантиметров. Исключение (два дополнительных сантиметра) делалось только для лысеющих. Злостных нарушителей арестовывала полиция нравов.

Полицейские наряды, патрулирующие улицы в поисках нарушителей, имели право без предупреждения врываться в любой дом. Они искали людей, которые превышали лимит энергопотребления, пользуясь лампочками мощностью более чем 40 ватт, электроплитками или скороварками для риса. Однажды во время такой неожиданной проверки человек засунул электроплитку под одеяло, и дом загорелся. Часто полицейские наряды приходили после полуночи, чтобы проверить, нет ли в квартире гостей, оставшихся ночевать без специального разрешения. Это считалось серьезным проступком, даже если речь шла об иногородних родственниках, не говоря уж о тех случаях, когда посетитель оказывался любовником.

Но соглядатайством занимались не только дружинники и полиция. Каждый должен был докладывать о подозрительном поведении окружающих и любых нарушениях правил. Поскольку страна не могла позволить себе электронные средства слежения, органы государственной безопасности просто полагались на стукачей. В газетах время от времени появлялись статьи о детях-героях, которые предавали своих родителей. Оказаться обвиненным соседом в очернении режима было проще простого.

Чан По допрашивали три дня. Следователи кричали на него, обзывали его последними словами, но не били – по крайней мере так он сказал жене. Позднее он признался, что вывернуться ему помог хорошо подвешенный язык. В свое оправдание Чан По говорил только правду. «Я никого не оскорблял. Я просто обмолвился о том, что не имел возможности купить эти ботинки и было бы хорошо приобрести хотя бы пару для моей семьи», – возмущался он.

Следователи поверили. Благодаря животику и угрюмому выражению лица, он выглядел как типичный партийный работник. В конце концов, дело закрыли, а мужа госпожи Сон отпустили без наказания. Когда он вернулся домой, жена устроила ему взбучку похлеще полицейского допроса. Это была самая ужасная ссора за все время их совместной жизни. Причиной гнева госпожи Сон стало не только мужнино неуважение к власти: она впервые в жизни всерьез испугалась. Сама Хи Сок всегда вела себя безупречно и даже в мыслях не имела, что и она может оказаться уязвимой.

«Как ты мог сказать такую глупость при соседях? Разве ты не понимал, какой опасности подвергаешь всех нас?» – негодовала госпожа Сон. И муж, и жена прекрасно осознавали, насколько им повезло. Не имей Чан По безупречных анкетных данных и не будь он членом партии, он бы так легко не отделался. Помогло еще и то обстоятельство, что госпожа Сон несколько раз избиралась главой инминбана их дома и была на хорошем счету у работников органов госбезопасности. Замечание вроде того, что вырвалось у Чан По, обеспечивало человеку срок в лагерях, если только нарушитель не занимал высокого положения в обществе. Супруги слышали историю о мужчине, который пошутил по поводу роста Ким Ир Сена и получил пожизненное заключение. А одну работницу с фабрики госпожи Сон арестовали за какую-то запись в дневнике. Тогда Хи Сок не испытала сочувствия к бывшей сослуживице. «Наверное, предательница получила по заслугам», – подумала госпожа Сон. Впоследствии ей стало стыдно за такие мысли.

Инцидент был исчерпан. Испуганный пережитым, Чан По теперь осторожнее высказывался на людях, зато в мыслях заходил далеко. Много лет Чан По боролся с сомнениями, которые порой закрадывались ему в душу. Теперь эти сомнения сгустились до полного неверия. Как журналист Чан По получал больше информации, чем обычные люди. В радиовещательной компании провинции Северный Хамгён он и его коллеги слушали неотредактированные новости заграничных СМИ и обрабатывали их для использования внутри страны. Что-либо хорошее, случавшееся в капиталистических странах, особенно в Южной Корее, где в 1988 году проводились Олимпийские игры, вымарывалось. Забастовки, природные катаклизмы, беспорядки, убийства и прочие безобразия подробно освещались.

Чан По делал производственные репортажи. С записной книжкой и магнитофоном он посещал коллективные фермы, магазины и фабрики, разговаривал с их руководителями. На работе, в отделе новостей, он авторучкой (в редакции не было пишущих машинок) писал статьи о прекрасном состоянии экономики. Чан По всегда находил положительные аспекты в имеющихся у него фактах, но старался, чтобы материал все-таки выглядел правдоподобно. После того как статьи редактировались начальством в Пхеньяне, в них уже не оставалось даже проблесков правды. Чан По лучше, чем кто-либо другой, знал: экономические достижения Северной Кореи – сплошная ложь. Так что у него были веские основания посмеяться над репортажем с фабрики резиновой обуви.

На радиостанции у мужа госпожи Сон был близкий друг, который разделял его непрерывно растущее неуважение к власти. Когда тот приходил в гости, Чан По откупоривал бутылочку приготовленного женой самогона, и после нескольких рюмок друзья начинали откровенничать.

– Что за банда лжецов! – горячо восклицал Чан По, стараясь, однако, не повышать голос, чтобы его не услышали соседи за тонкой стенкой. – Все они жулики.

– А сынок еще хуже, чем папаша.

Ок Хи подслушивала разговоры отца с другом. И молча кивала в знак согласия. Однажды Чан По поймал ее за этим занятием и попытался прогнать. Но потом сдался. Взяв с дочери обещание молчать, он посвятил ее в свои тайны. Рассказал ей о том, что Ким Ир Сен был не столько героем антияпонского сопротивления, сколько марионеткой в руках Советского Союза. О том, что Южная Корея – одна из самых богатых стран Азии и даже обычные рабочие имеют там собственные машины. О том, что коммунизм как экономическая система оказался нежизнеспособным. О том, что Китай и Советский Союз уже свернули на капиталистический путь. Отец и дочь могли говорить часами, всегда шепотом, на случай если их подслушивал сосед. А еще они следили за тем, чтобы во время их беседы дома не было правоверной госпожи Сон.

Глава 4

Тучи сгущаются

Промышленный район Чхонджина

В начале 1990 года в сувенирных магазинах готовящейся к воссоединению Германии торговали обломками Берлинской стены. Советский Союз трещал по швам. Лик Мао Цзэдуна украшал циферблаты дешевых часов, которые продавали американским туристам в Пекине. В Румынии был расстрелян Николае Чаушеску – бывший лидер страны и близкий друг Ким Ир Сена. С постаментов сбрасывали статуи Ленина. Партийная номенклатура разных стран поедала бигмаки, запивая их кока-колой. Но в отгородившей себя от мира Северной Корее жизнь текла по-прежнему.

Известия о падении коммунистических режимов если и пропускались цензурой, то в сильно «скорректированном» виде. Газета «Нодон Синмун» приписывала беспорядки в социалистических странах врожденной слабости их населения. Пресса КНДР любила намекать на генетическое превосходство корейцев над другими народами: в Китае и в Восточной Европе люди по природе не столь сильны и дисциплинированны, отсюда и отклонения от столбовой дороги социализма. Если бы в тех странах был гениальный лидер, сравнимый с Ким Ир Сеном, коммунизм процветал бы там и сейчас. Поскольку вождь учил северокорейцев опираться лишь на собственные силы, им подобало идти своим путем и не обращать внимания на то, что происходит в других странах.

Госпожа Сон закрывала глаза, стараясь не видеть явных признаков того, что вокруг не все в порядке. Первое время вроде бы не происходило ничего особенного. Лампочка гасла сначала на несколько секунд, потом на несколько минут, потом – на несколько часов и дней. Наконец свет стали включать пару раз в неделю и то ненадолго. Водяные насосы в здании работали на электричестве, поэтому с водоснабжением тоже начались перебои. Госпожа Сон сразу поняла, что, как только воду дадут, нужно немедленно наполнить все имеющиеся ведра и кастрюли. Но для стирки этого не хватало. Поэтому Хи Сок собирала пластмассовые емкости и заполняла их у колонки на улице. Хождение поутру за водой вскоре вошло у госпожи Сон в привычку. Обычно она отправлялась к колонке сразу после того, как складывала постель и смахивала пыль с портретов Ким Ир Сена. В доме Хи Сок больше не было маленьких детей, но вставать теперь приходилось еще раньше, чем в прежние годы. Трамвай, на котором госпожа Сон ездила на работу по шоссе № 1, ходил редко и бывал так переполнен, что люди висели на подножках. Поскольку госпожа Сон не хотела драться с молодежью за место в салоне, она шла пешком, что занимало около часа.

Предприятия города Чхонджина растянулись на 12 км до прибрежного Нанама (бывшей японской военной базы, превращенной в штаб 6-й армейской дивизии Корейской народной армии). Крупнейшими из них были Чхонджинский сталепрокатный завод, Сталелитейный завод имени Ким Чхэка, фабрика «Синтетический текстиль», Второй завод металлоконструкций, Завод горно-шахтенного оборудования имени 10 Мая, а также фармацевтический комбинат, производящий лекарства из рогов оленей. Госпожа Сон работала в северной части промышленной зоны на швейной фабрике, входящей в состав крупнейшего пошивочного предприятия КНДР. В чхонджинском филиале трудилось 2000 человек – почти все женщины, за исключением начальства и водителей грузовиков.

Большую часть своей жизни гражданин Северной Кореи, будь он школьник, продавец, кондуктор поезда или заводской рабочий, проводит в униформе. Поэтому пошив форменной одежды был основным профилем предприятия госпожи Сон. Использовался главным образом виналон – жесткий синтетический материал, производимый только в КНДР. Северяне очень гордились этой тканью, изобретенной корейским ученым в 1939 году, и даже называли ее «материей чучхе». Ее изготовляли в 250 км южнее – в Хамхыне.

В 1988 году начались проблемы с поставками виналона. На фабрике сказали, что в Хамхыне произошел какой-то сбой: либо закончился антрацит, служащий сырьем для изготовления материала, либо возникли сложности с электроэнергией – госпожа Сон так толком ничего и не поняла. В любом случае без ткани шить одежду невозможно. В ожидании поставки виналона швеи целыми днями подметали полы и до блеска начищали станки. В цехах стало необыкновенно тихо. Там, где раньше трещали швейные машины, теперь слышалось только шуршание метел.

Чтобы чем-то занять женщин, начальство придумало посылать их на «особые задания». Они рыскали в поисках всего, что можно продать или обменять на еду. Иногда работницы стройными рядами шли вдоль железнодорожной линии с мешками и совками, собирая собачьи испражнения, которые использовались в качестве удобрения. В другие дни женщины собирали металлолом. Сначала на эти задания посылали только швей, но потом отправили и сотрудниц детского сада, в том числе госпожу Сон. Воспитательницы разделились на две смены: пока одни оставались с детьми, другие копались в мусоре. С целью поднятия духа трудящихся начальство приказывало петь песню «Как ни труден наш путь, мы идем вслед за партией».

Иногда приходилось работать на берегу моря, собирая металлические осколки, которые вместе с другими отходами изрыгал сталепрокатный гигант. Госпожа Сон не любила воду и старалась не мочить ноги, даже когда приводила своих детей на пляж Молодежного парка искать моллюсков. Как и большинство кореянок ее поколения, Хи Сок не умела плавать. И вот теперь в матерчатых тапках и закатанных до колен брюках она с содроганием брела в воде и бережно, как будто промывала золото, вылавливала плетеной корзиной мелкие железные обломки. К вечеру бригадир взвешивал собранный металл, проверяя, выполнен ли план.

Женщины старались увиливать от всех этих неприятных «командировок». Хотя им почти ничего не платили, бросить работу они не осмеливались. За прогул лишали продовольственных карточек. А тот, кто без уважительной причины не являлся на предприятие в течение недели, мог оказаться за решеткой.

Некоторые женщины ссылались на надуманные семейные обстоятельства или приносили справку от врача. Начальство прекрасно понимало, что справки липовые, но не присматривалось к ним, зная, что для женщин все равно нет работы. А госпожа Сон даже не думала о том, чтобы хитрить. Она считала это неправильным и являлась на фабрику, как всегда, пунктуально. Поскольку швеи отсутствовали, то и детский сад пустовал. Попытались занять время дополнительными лекциями о Ким Ир Сене, но из-за перебоев в электроснабжении освещение в зале было слишком слабым. Госпожа Сон, всю жизнь работавшая по 15 часов в сутки, теперь наконец-то могла отдохнуть. Положив голову на свой стол, она дремала, размышляя о том, сколько это может продолжаться.

Однажды Хи Сок и других сотрудниц вызвали на беседу к начальству. Госпожа Сон уважала управляющую – члена партии, убежденную коммунистку. Еще недавно она уверяла подчиненных, что ткань из Хамхына поставят со дня на день. Теперь же начальница смущенно откашлялась и как бы с трудом заговорила. В ближайшем будущем положение не улучшится. Поэтому госпоже Сон и всем остальным сотрудницам, до сих пор дисциплинированно являвшимся на работу, предлагается больше не приходить: «Вы, аджума, – это слово употребляется при обращении к замужним женщинам, – должны подумать, как прокормить свои семьи».

Госпожа Сон оторопела. Начальница не предлагала работницам идти на панель, но то, на что она намекала, было не многим лучше. Речь шла о работе на черном рынке.

Как в любой социалистической стране, в КНДР имелся свой черный рынок. Хотя частная торговля была официально запрещена, законы постоянно менялись, и их частенько игнорировали. Когда Ким Ир Сен сделал гражданам послабление, разрешив продавать овощи, выращенные на частных огородах, за домом госпожи Сон возник импровизированный рынок. На брезенте, расстеленном прямо на грязной земле, был разложен небогатый ассортимент овощей: редиска и капуста. Иногда продавали поношенную одежду, щербатую посуду и старые книги. Новые товары на рынок не попадали. Их можно было купить только в государственных магазинах. Зерном торговать запрещалось, а за продажу риса давали тюремный срок.

Госпожа Сон презирала черный рынок. Торговками были в основном пожилые женщины. Они сидели на корточках и бесстыдно зазывали покупателей, выкрикивая цены на свои грязные овощи. Некоторые даже дымили трубками, хотя в Северной Корее женщинам не разрешается курить. Госпоже Сон было противно смотреть на этих бабушек (по-корейски хальмони). Мысль о торговле на рынке внушала ей неподдельное отвращение. Это не место для настоящего коммуниста!

Действительно, настоящие корейские коммунисты не то что продавать, а даже покупать ничего не привыкли. В КНДР культивируется антипотребительская идеология. Повсюду в Азии рынки полны людьми и товарами, но не в Северной Корее. Самые известные магазины в стране – два пхеньянских универмага: универмаг № 1 и универмаг № 2. Ассортимент в них под стать названиям. Я заходила в одно из этих заведений в 2005 году: на первом этаже были выставлены китайские велосипеды, но я не поняла, продаются ли они или их просто демонстрируют иностранцам. Те, кто побывал в Пхеньяне в 1990-х годах, рассказывают о пластмассовых фруктах и овощах, выставленных на витрины в качестве обманки для туристов.

Благодаря щедрости Ким Ир Сена северокорейцам вообще не нужно было ходить по магазинам: считалось, что государство бесплатно обеспечивает граждан всем необходимым. Человеку полагалось два комплекта одежды ежегодно – на лето и на зиму. Их выдавали на работе или в школе, обычно в День рождения Ким Ир Сена, чтобы подчеркнуть, что именно он – источник всех благ. Одежда была стандартная. Обувь виниловая или матерчатая, так как кожа считалась большой роскошью и позволить себе ее могли только люди с дополнительным источником дохода. Производили одежду на фабриках вроде той, где работала госпожа Сон. Основной тканью был виналон. Он плохо поддавался окрашиванию, поэтому цветовая гамма не отличалась разнообразием: грязно-синий – для заводских рабочих, черный или серый – для служащих. Красными были лишь пионерские галстуки, которые до 13 лет в обязательном порядке носили все дети.

Поскольку в КНДР практически не существовало розничной торговли, то и деньги людям были ни к чему. Зарплату давали чисто номинальную, скорее напоминающую пособие на карманные расходы. Госпожа Сон получала 64 вона в месяц, что по официальному курсу равнялось $28. На это нельзя было купить даже нейлоновый свитер. Деньги шли на мелочи: кино, парикмахерскую, автобусные билеты и газеты, сигареты (для мужчин) и косметику (для женщин), в которой, как ни странно, не было недостатка. Все кореянки красились. Яркая помада превращала их в кинозвезд 1940-х годов, розовые румяна придавали поблекшей за долгую зиму коже здоровый вид. В каждом микрорайоне Чхонджина имелся определенный набор государственных магазинов, идентичных тем, которые были в соседнем микрорайоне. Северянки очень заботились о своей внешности. Госпожа Сон скорее согласилась бы пропустить завтрак, чем пойти на работу ненакрашенной. Волосы у нее вились от природы, но другие женщины делали перманент в парикмахерской, похожей на конвейер. Кресла стояли двумя длинными рядами: для мужчин и для женщин. Все парикмахеры числились в ведомстве под названием Служба быта. Оно же занималось починкой велосипедов и обуви.

В каждом микрорайоне были продуктовый магазин, магазин одежды и канцелярский. В отличие от СССР, в КНДР почти не существовало очередей. Если кто-то хотел совершить крупную покупку, например приобрести часы или проигрыватель, для этого требовалось разрешение с места работы. Так что дело было не только в деньгах.

Одним из главных достижений северокорейской системы считались субсидии на еду. Точно так же, как Герберт Гувер[4 - Герберт Кларк Гувер (1874–1964) – президент США с 1929 по 1933 год, выдвинут от Республиканской партии.] во время своей предвыборной кампании обещал американцам «курицу в каждой кастрюле», Ким Ир Сен пророчил северокорейцам обеды из риса и супа с мясом. Это предсказание сбылось только для номенклатуры. Рис, особенно белый, был в КНДР роскошью. Тем не менее государственная система распределения снабжала каждого человека крупой в количестве, строго соответствующем его должностному положению. Люди, занимающиеся тяжелым физическим трудом, получали 900 г, а фабричные рабочие вроде госпожи Сон – 700 г. Выдавались и другие продукты: соевый соус, масло для жарки и густая бобовая паста под названием кочхуджан. По официальным праздникам, таким как День рождения Ким Ир Сена, иногда давали свинину или сушеную рыбу.

Особенно народ радовался капусте, которую выдавали осенью для приготовления кимчхи. Это единственное овощное блюдо, доступное в течение долгой зимы, было столь же важным для корейцев, как и рис. Правительство КНДР понимало, что без кимчхи люди не обойдутся, поэтому каждой семье выделяли 70 кг капусты на взрослого и 50 кг – на ребенка. Госпожа Сон, после того как к ней переехала свекровь, стала получать 410 кг. Капусту солили, добавляли в больших количествах красный перец, иногда бобовую пасту или маленькие креветки. Госпожа Сон также делала кимчхи с редиской и репой. Заготовка занимала несколько недель, хранили капусту в высоких керамических сосудах. Чан По помогал жене спускать их в подвал, где у каждой семьи была кладовка. По традиции сосуды с кимчхи закапывали, чтобы они охлаждались, но не замерзали. В многоквартирном доме их обычно забрасывали землей, а затем кладовку закрывали на увесистый замок, потому что кимчхи нередко воровали, а при всем своем коллективизме северокорейцы не собирались делиться любимой едой со всеми подряд.

Хотя КНДР, вопреки утверждениям официальной пропаганды, и не была раем для трудящихся, преуменьшать достижения Ким Ир Сена нельзя. Первые двадцать лет после раздела Кореи Север был богаче капиталистического Юга. В 1960-е годы, когда говорили о корейском «экономическом чуде», имели в виду именно КНДР. Просто накормить население, которое часто страдало от голода, – уже немалый успех, тем более что в результате произвольного раздела полуострова наиболее плодородные земли остались на Юге. В разрушенном государстве, которое потеряло всю свою инфраструктуру и 70 % жилого фонда во время войны, Ким Ир Сен создал жизнеспособную экономику. Конечно, об «излишествах» речь не шла, но все были одеты и имели крышу над головой. В 1949 году Северная Корея стала первой страной в Азии, где было практически покончено с безграмотностью. Иностранные гости, которые в 1960-е годы приезжали поездом из Китая, восхищались высоким уровнем жизни граждан КНДР. После маоцзэдуновского «большого скачка», последствия которого оказались разрушительными, этнические корейцы бежали из Китая в КНДР, спасаясь от голода. Все крыши в Северной Корее были покрыты черепицей. А к 1970 году произвели полную электрификацию деревни. Даже такой жесткий реалист, как аналитик ЦРУ Хелен-Луиз Хантер, в своих отчетах (которые впоследствии рассекретили и опубликовали) нехотя признавала, что экономика КНДР под руководством Ким Ир Сена достигла немалых успехов.

Страна по праву могла считаться гордостью соцлагеря и по уровню развития скорее напоминала Югославию, чем Анголу. Достижения Северной Кореи по сравнению с Южной служили для многих доказательством того, что социализм действительно жизнеспособен.

Так ли это было? Многое в экономическом чуде КНДР оказалось призрачным, основанным на пропагандистских заявлениях, за которыми ничего не стояло. В Северной Корее не публиковалась экономическая статистика, по крайней мере такая, которой стоило доверять, и делалось все возможное, чтобы ввести в заблуждение не только иностранцев, но и самих северокорейцев. Опасаясь гнева начальства, бригадиры постоянно завышали данные по сельскохозяйственному и промышленному производству. Ложь громоздилась на ложь, и гора достигала самых верхов, так что, скорее всего, когда экономика рухнула, Ким Ир Сен даже не сразу это понял.

Несмотря на высокомерные лозунги о чучхе и хозяйственной самостоятельности, КНДР полностью зависела от щедрости соседей. Страна получала масло, рис, удобрения, лекарства, промышленное оборудование, грузовики и автомобили по заниженным ценам. Чехословакия поставляла рентгеновское оборудование и инкубаторы, ГДР посылала архитекторов. Ким Ир Сен искусно играл на разногласиях между СССР и Китаем, добиваясь от них максимальной экономической помощи. Подобно императорам древности, он требовал дани от сопредельных государств. Сталин лично прислал ему бронированный лимузин, а Мао – целый железнодорожный вагон.

Ким Ир Сен с Ким Чен Иром, который в 1980-е годы выполнял за него часть обязанностей, осуществляли «руководство на местах» с целью решения задач народного хозяйства. Отец и сын считались специалистами во всех областях – от геологии до земледелия. После посещения Кимом-младшим козоводческой фермы Корейское агентство новостей сообщило: «Благодаря ценным указаниям и сердечному вниманию Ким Чен Ира в деле разведения коз наметился значительный прогресс, надои выросли». То он издавал указ о том, что основным продуктом питания корейцев должен стать не рис, а картофель, то приказывал устранить дефицит продовольствия посредством разведения страусов. Не успевала страна оправиться после одной нелепой кампании, как объявлялась следующая.

Огромные средства расходовались на оборону. Армейский бюджет составлял четверть валового внутреннего продукта, в то время как в промышленно развитых странах этот показатель не превышает 5 %. Хотя военные действия в Корее прекратились в 1953 году, КНДР содержала миллионную армию – четвертую по величине в мире, при том что сама страна по площади не многим больше штата Пенсильвания. Социальная пропаганда нагнетала истерию, бесконечно выдумывая сообщения о неизбежном нападении со стороны империалистов – поджигателей войны.

Ким Чен Ир быстро продвигался по службе в Политбюро: его готовили в преемники отца и в 1991 году назначили Верховным главнокомандующим Вооруженных сил КНДР. Спустя несколько лет по всей стране рядом с памятниками чучхе появились плакаты, провозглашающие сонгун, или «приоритет армии»: теперь официально утверждалось, что все в государстве должно быть подчинено оборонным нуждам. Ким-младший давно уже перерос свое увлечение кино и переключился на более серьезные «игрушки» – атомные бомбы и ракеты дальнего действия.

После американской ядерной бомбардировки Хиросимы Ким Ир Сен задумал оснастить свою страну атомным оружием, и в 1960-е годы в Йонбёне, в горах к северу от Пхеньяна, начались разработки (оборудование предоставил Советский Союз). Но по-настоящему ядерный проект стал развиваться только под руководством Ким Чен Ира, который таким образом собирался восстановить пошатнувшийся престиж КНДР и усилить собственное могущество. Вместо реконструкции заводов и всей инфраструктуры страны правительство стало вкладывать средства в дорогостоящие секретные разработки, утверждая, что Северной Корее необходимо средство ядерного сдерживания для защиты от американской агрессии. К 1989 году в Йонбёне начали производить оружейный плутоний из топливных стержней ядерных реакторов, а в начале 1990-х КНДР, по оценкам ЦРУ, располагала всем необходимым для создания одной или двух ядерных бомб. «Ким Чен Иру было все равно, что он обанкротил страну. Атомное оружие он считал единственным источником своей власти», – сказал мне высокопоставленный беженец из Пхеньяна Ким Ток Хон во время нашей беседы в Сеуле в 2006 году.

Расчет оказался неудачным. Ким Чен Ир понял, что холодная война закончилась, но, похоже, не осознавал, что товарищей из социалистических стран сейчас интересует зарабатывание денег, а не поддержка дряхлеющей диктатуры с ядерными амбициями. Между тем в середине 1970-х годов экономика главного врага КНДР, Южной Кореи, стала быстро развиваться и в течение следующего десятилетия оставила северного соседа далеко позади. Забыв о коммунистической солидарности, Китай и Советский Союз предпочитали сотрудничать с компаниями Hyundai и Samsung, а не с государственными предприятиями КНДР, которые не всегда вовремя платили по счетам. В 1990 году, накануне распада СССР, советское правительство установило дипломатические отношения с Южной Кореей, нанеся тем самым сокрушительный удар международному престижу КНДР. Два года спустя то же самое сделал Китай.

В начале 1990-х у кредиторов стало иссякать терпение: ведь задолженность КНДР достигла $10 млрд. В Москве решили, что Северная Корея должна платить за импорт из СССР по общемировым, а не по заниженным тарифам, которые были установлены для дружественных государств. В прошлом Китай, поставлявший в КНДР три четверти топлива и две трети ввозимого в страну продовольствия, утверждал, что дружба между двумя странами нерушима. Сейчас же он требовал «деньги на бочку».

Вскоре над Северной Кореей нависла смертельная опасность. Из-за отсутствия дешевого горючего и сырья перестали работать заводы и фабрики, что означало прекращение экспорта. Без экспорта остановился приток конвертируемой валюты, а это, в свою очередь, еще сильнее сократило импорт нефти и привело к перебоям в электроснабжении. Перестали работать и угольные шахты, которым электроэнергия была необходима для откачки воды. Перебои в снабжении углем усугубили перебои в производстве электроэнергии, а они привели к спаду сельскохозяйственного производства. Крестьяне не могли работать без электричества. И без того скудная земля Северной Кореи теперь едва давала урожай, необходимый для того, чтобы прокормить 23-миллионное население. Сельскохозяйственные технологии, которые могли бы повысить производительность коллективных ферм, опирались на системы искусственного орошения, работающие на электричестве, а также на использование химических удобрений и пестицидов, которые перестали выпускаться из-за отсутствия топлива и сырья. Начались перебои в снабжении продовольствием, рабочие стали недоедать, и у них не хватало сил вырабатывать прежние нормы. Хозяйство КНДР оказалось в состоянии свободного падения.

На момент написания этой книги, то есть в 2010 году, КНДР остается единственным местом на земле, где практически все основные продукты питания производятся коллективными хозяйствами. Государство реквизирует весь урожай, а затем часть его возвращает крестьянам. В начале 1990-х сельскохозяйственное производство пришло в упадок, и жители деревень, чтобы уберечься от голода, стали припрятывать часть урожая. В народе начали распространяться истории о том, как под тяжестью спрятанного зерна обрушивались крыши домов. Крестьяне забросили общественные поля, переключив внимание на приусадебные участки и импровизированные делянки, разбитые на горных склонах. Из окна автомобиля был отчетливо виден контраст между огородиками, на которых в изобилии росли овощи (к небу тянулись бобовые растения, к земле прижимались спелые тыквы), и колхозными полями с их неровными чахлыми рядами кукурузы (ее сажали «добровольцы», присланные из города для исполнения патриотического долга).

Хуже всего приходилось горожанам. Ведь у них приусадебных участков не было.

На протяжении всей своей замужней жизни госпожа Сон раз в 15 дней направлялась с двумя полиэтиленовыми сумками в один и тот же пункт распределения продовольствия. Он находился прямо по соседству и совсем не был похож на супермаркет с открытым доступом к продуктам. Люди стояли в очереди перед массивной металлической дверью магазина без вывески. Каждый приходил в специально установленные дни (госпожа Сон – 3-го и 18-го числа), но все равно нередко приходилось ждать по нескольку часов. Внутри, в тесном нетопленом помещении с цементными стенами, за небольшим столом, заваленным бухгалтерскими книгами, сидела неприветливая женщина. Госпожа Сон давала ей свою продовольственную книжку, небольшую сумму денег и купоны со швейной фабрики, свидетельствующие о том, что предъявитель исполнил долг перед Родиной. Затем служащие подсчитывали, сколько госпоже Сон полагается продуктов: по 700 г в день для нее и Чан По, 300 г для свекрови (норма для пенсионеров была меньше), 400 г на каждого живущего в семье ребенка. Если кто-то на время уезжал, то на него продуктов не выдавали. Произведя расчет, продавщица с важным видом брала штамп, макала его в красные чернила и ставила печать на квитанции в трех экземплярах, один из которых вручался госпоже Сон. На складе, где стояли бочки с рисом, кукурузой, ячменем и мукой, другой работник отвешивал положенные покупателям продукты и складывал их в полиэтиленовые пакеты.

Хи Сок никогда не знала наверняка, что окажется в сумке: иногда продуктов было чуть больше, иногда чуть меньше. Вспоминая те годы, госпожа Сон затруднялась точно сказать, когда именно – в 1989, 1990 или 1991 году – продуктовая норма начала уменьшаться. Даже не заглядывая в сумку, женщина с огорчением понимала, что еды становится все меньше и меньше. Наконец пакеты оказались совсем легкими. Многие люди чувствовали себя обманутыми. Сначала вместо месячной нормы продовольствия выдавалась 25-дневная, потом 10-дневная. Что бы ни обещал Ким Ир Сен, рис оставался предметом роскоши. Чаще всего в пакеты клали кукурузу и ячмень. Масло для жарки всегда давали нерегулярно, а сейчас оно и вовсе исчезло. Жаловаться было совсем не в характере Хи Сок. Но даже если б она и захотела выразить недовольство, это не представлялось возможным. «Начни я возмущаться, меня бы просто посадили», – рассказывала госпожа Сон позднее.

В свое оправдание правительство КНДР выдумывало объяснения, которые варьировались от абсолютно абсурдных до почти правдоподобных. Народу говорили, что не за горами благословенный день объединения Кореи и необходимо создать запас продовольствия для голодающих южан. Говорили также о том, что США объявили блокаду КНДР и препятствуют поставкам продовольствия. Это не было правдой, но люди верили. Когда в 1993 году КНДР пригрозила выйти из Договора о нераспространении ядерного оружия, президент США Клинтон в свою очередь пригрозил санкциями. Теперь на него легко можно было свалить ответственность за экономический кризис, ведь Соединенные Штаты для правительства КНДР – любимый козел отпущения. Передовица «Нодон Синмун» напоминала читателям, что «корейский народ уже давно страдает от притеснений со стороны американских империалистов».

Корейцы считают себя выносливыми, и это действительно так. Пропагандистская машина начала новую кампанию по поднятию народного духа, в основе которой лежал миф о том, как в 1938–1939 годы Ким Ир Сен командовал небольшим отрядом партизан в войне против Японии: «Гордо неся над головами красное знамя, они вели бой с тысячами вражеских солдат, невзирая на голод, двадцатиградусный мороз и сильный снегопад». Из этого эпизода, известного как Суровый Марш, пропаганда сделала эффектную метафору голодных 1990-х. В своих передовицах «Нодон Синмун» призывала северян помнить о самоотверженности Ким Ир Сена и, несмотря ни на какие тяготы, непоколебимо следовать его примеру:

Врагам не остановить корейский народ в его поступательном движении к победе, движении, вдохновленном революционным примером Сурового Марша! Силы КНДР неистощимы!

Борьба с голодом стала патриотическим долгом каждого гражданина. В Пхеньяне появился новый лозунг: «Перейдем на двухразовое питание!» По телевидению транслировали документальный фильм о человеке, который, как утверждалось, лопнул от того, что съел слишком много риса. Трудности с продовольствием были, конечно же, лишь временными: чиновники, ответственные за сельское хозяйство, заявляли, что в следующем году ожидается рекордный урожай зерновых.

Когда в 1992 году в зарубежных газетах появились сообщения о нехватке продовольствия в КНДР, северокорейская пресса возмутилась:

Государство предоставляет народу рис по такой низкой цене, что люди даже не знают, сколько он стоит на самом деле. Граждане Северной Кореи живут счастливо, не беспокоясь о пропитании.

Северянам было небезопасно задумываться над очевидной несообразностью того, что им говорило руководство. Выбирать людям не приходилось: они не могли бежать из страны, не могли свергнуть правительство, не могли протестовать. От греха подальше: рядовому гражданину желательно было научиться как можно меньше думать. Человек по природе своей оптимистичен. Северяне обманывались, как немецкие евреи, которые в начале 1930-х годов утешали себя тем, что хуже быть уже не может. Граждане КНДР не переставали надеяться на улучшения. И хотя голодный желудок трудно ввести в заблуждение, северокорейцам это каким-то образом удавалось.

Одновременно с усилением пропаганды государство ужесточило наблюдение за людьми. Чем больше появлялось причин для недовольства, тем важнее было сделать так, чтобы свое недовольство каждый держал при себе.

С начала 1970-х госпожа Сон несколько раз занимала пост инминбанчжана – руководителя народной группы. Чаще всего на эту должность выбирали замужнюю женщину средних лет. Госпожа Сон, организованная, энергичная, убежденная коммунистка, обладающая к тому же особым чутьем, которое в Корее называют нунчхи, прекрасно подходила для роли инминбанчжана. Легко находя со всеми общий язык, она составляла списки распределения обязанностей среди пятнадцати семей: кому мести тротуары, кому подстригать траву перед домом, кому собирать мусор для переработки. Ей также предписывалось сообщать обо всем, что казалось подозрительным в поведении членов инминбана.

Отчитывалась госпожа Сон перед чиновницей Министерства государственной безопасности товарищем Кан. Эта женщина, несколькими годами старше Хи Сок, была замужем за партийным работником, у которого, по слухам, имелись связи в Пхеньяне. Раз в несколько месяцев госпожа Сон приходила в кабинет товарища Кан, а иногда, собирая отчеты по соседним домам, начальница сама заглядывала в гости к Хи Сок, чтобы передохнуть за рюмкой кукурузного самогона. Как правило, госпоже Сон было нечего рассказывать. Жизнь их дома текла спокойно, никто себя не компрометировал, если не считать того случая, когда Чан По позволил себе замечание по поводу обуви.

Но с некоторых пор товарищ Кан стала настойчивее требовать информации. Поскольку продовольствие выдавалось все реже и реже, она хотела знать, не ругают ли люди правительство. «Жалуются ли они на снабжение? Что говорят?» – допытывалась представительница МГБ, подкараулив госпожу Сон перед домом в надежде застать ее врасплох. «Никто ничего не говорит», – ответила Хи Сок.

Так оно и было. Женщина действительно замечала, что, в какую бы квартиру она ни вошла, люди неловко замолкали. Все знали, что инминбанчжан – осведомитель органов государственной безопасности.

Товарищ Кан не сдавалась. «Попробуйте первой выказывать недовольство. Пожалуйтесь на нехватку продуктов. А потом проследите за реакцией окружающих», – прошептала чиновница, оглядываясь по сторонам, чтобы никто ее не подслушал. Стараясь поскорее ускользнуть, госпожа Сон вяло кивнула головой в знак согласия. На самом деле она не собиралась следовать такому совету. Она знала, что врагов народа среди соседей нет, подрывной деятельностью никто не занимается. К тому же беспокоиться об идеологической чистоте у нее просто не было сил.

Всю энергию отнимала борьба с дефицитом продовольствия. Мысли были заняты безнадежными попытками добыть пропитание для семьи. Швейная фабрика окончательно закрылась в 1991 году, и целый год Хи Сок оставалась без зарплаты, получая лишь купоны, отоварить которые было невозможно за неимением продуктов в магазине. Раньше мужу госпожи Сон в качестве премии за сверхурочную работу выдавали масло, галеты, табак и спиртное. Теперь об этом пришлось забыть. Полки государственных магазинов тоже пустовали.

После закрытия фабрики госпожа Сон преодолела свое отвращение к тому, чтобы отовариваться на рынке. Там по-прежнему продавались продукты, иногда даже рис, но цены были непомерно высоки. Килограмм риса стоил 25 вонов, а в свое время в государственных пунктах распределения продовольствия его брали за десятую часть вона, если не дешевле.

Найти себе работу на черном рынке госпожа Сон не могла. У нее не было своего огорода, значит, не было и овощей на продажу. Никакими коммерческими навыками она не обладала – разве что на счетах умела считать. После того как Хи Сок вырастила четырех детей, а старшую дочь еще и выдала замуж, у нее совсем не осталось сбережений. Госпожа Сон начала подумывать о том, не продать ли что-нибудь из домашней утвари. Мысленно она провела инвентаризацию своего имущества. Картина в восточном стиле. Телевизор. Книги мужа. Может, снести на рынок швейную машинку?

Такими же мыслями были заняты умы тысяч других людей. Что бы продать? Где найти какую-нибудь еду?

Чхонджин представлял собой бетонные джунгли. За исключением крутого склона горы, все давно заасфальтировали. Некуда было пойти, чтобы наловить птиц или нарвать ягод. Моллюски, которых госпожа Сон собирала вместе с семьей, почти перевелись, а для рыбной ловли берег был неприспособлен. Все пригодные для обработки участки земли: огороды и рисовые поля – находились возле Нанама, на изрезанном бухтами побережье.

В поисках еды людям приходилось идти далеко за город. В выходные дни жители Чхонджина под предлогом увеселительной прогулки шли пешком примерно 5 км до кенсонских общественных садов. Людям не хотелось признаваться в том, что их толкал туда голод. Сады принадлежали коллективному хозяйству, которое выращивало для экспорта в Японию особые корейские груши – красновато-коричневые, как сорт «Боск», только более крупные (по форме и размеру они напоминали грейпфрут) и хрустящие, как яблоки. Круглые плоды нередко падали на землю и подкатывались к забору, так что их нетрудно было подобрать. Часто этим занимались дети. После того как школьные завтраки стали скудными, а потом и вовсе были упразднены, ребята начали пропускать занятия, вместо уроков отправляясь на поиски пропитания. Они запросто пролезали под проволокой заборов. Один молодой человек не без некоторой гордости вспоминал, что в 1992 году, когда ему было десять лет, он забирался на задний бампер автобуса и доезжал до конечной остановки в Нанаме, а потом еще целый час шел пешком. На мальчишку никто не обращал внимания. Благодаря своей худобе он легко проскальзывал в сад и набивал мешок грушами. «Я набирал их столько, сколько мог унести, и раздавал всем друзьям», – рассказывал парень.

Многие вспоминают то время с неподдельной горечью. Ким Чи Ын, молодой врач чхонджинской больницы, однажды отправилась в кенсонские сады вместе с родителями, сестрой, ее мужем и двумя малышами. Большую часть пути взрослые несли на руках ноющих детей. До садов они добрались лишь часам к трем. Слишком много народу успело их опередить. Чи Ын и ее родственникам осталась лишь одна подгнившая груша. Дома они ее сварили и разделили на пять частей: детям, престарелым родителям и зятю. Молодым женщинам ничего не досталось.

Чи Ын никогда не забудет эту дату – 9 сентября 1993 года. Это был первый день ее жизни, когда она не взяла в рот даже маковой росинки. Мало чьи воспоминания отличаются такой точностью. Конец эпохи наступил не в одночасье. Потребовались годы, чтобы людям стало ясно, как бесповоротно изменился их мир.

Глава 5

Роман в викторианском вкусе

Дом культуры в Кенсоне

Еще школьницей Ми Ран обратила внимание на то, что горожане идут в деревню в поисках пропитания. Подъезжая на велосипеде к Чхонджину, она замечала людей, которые с холщовыми мешками, как нищие, шли в сторону садов, насаженных по обе стороны от дороги. Некоторые проходили еще дальше – к кукурузным полям: они начинались за поселком Ми Ран и тянулись к югу, в сторону моря. Нередко девочка видела горожан, которые собирали хворост в горах недалеко от каолиновой шахты, где работал Тхэ У. Ми Ран все это удивляло, ведь она привыкла считать, что в городе живут лучше, чем в деревне. В Чхонджине были университеты, театры и рестораны, предназначавшиеся, разумеется, только для членов Трудовой партии и их родственников – не для таких девочек, как Ми Ран.

Кенсон представлял собой несколько поселков с общим административным центром – своего рода Чхонджином в миниатюре. Его украшением был широченный проспект, ведущий к огромному каменному монументу в честь победы Ким Ир Сена над Японией во Второй мировой войне. В городке располагались предприятия, которые перерабатывали каолин, добываемый на шахте, где работал отец Ми Ран. Еще имелся крупный завод электрооборудования, а также фабрика имени 5 Июня, названная в память о том дне, когда Ким Ир Сен ее посетил и дал работникам «ценные указания» (случилось это в 1948 году).

Поселок Ми Ран сельской местностью назвать было нельзя, но все-таки с землей дело обстояло здесь куда лучше, чем в городе. На плоском участке ближе к берегу почва была песчаной и сравнительно плодородной. Дальше она переходила в холмы, густо поросшие соснами. Клочки земли между «гармошками» тщательно возделывались: на них выращивали красный перец, редиску, капусту и даже табак, поскольку самокрутки обходились дешевле покупных сигарет, а мужчины практически все поголовно курили. Хозяева, у которых крыша дома была плоской, ставили на нее горшки для выращивания овощей. Эта частная сельскохозяйственная деятельность в силу ограниченности своих масштабов не вызывала гнева властей. Огородничество выручало народ – по крайней мере до тех пор, пока перебои с едой не перешли в настоящий голод.

Когда зарплата отца Ми Ран стала уменьшаться и в конце концов совсем исчезла, ответственность за семью легла на плечи матери. Она не была особенно хорошей домашней хозяйкой, но по части приработка оказалась находчивой: шила на продажу, изготовляла тофу, а некоторое время даже выращивала свиней, хотя для них не хватало корма. Самым успешным начинанием этой «предпринимательницы» оказалось придуманное ею эрзац-мороженое. Она купила подержанный морозильник, который называли «Северным полюсом». Поскольку молока и сливок достать было невозможно, приходилось использовать воду, остававшуюся после приготовления тофу, добавляя в нее красные бобы и сахар. Эта странная смесь замораживалась в лотках для кубиков льда. Корейцы любят побаловать детей, и, если в семье оказывался лишний вон, его тратили на лакомство для ребенка. Иногда мама Ми Ран продавала свою продукцию с кузова грузовика, который одалживала у знакомых. Она не обращала внимания на то, что партия осуждала частную торговлю. Эта женщина была не столько диссиденткой, сколько прагматиком, попросту игнорирующим идеологию. Выручка от продажи эрзац-мороженого тратилась на черном рынке: удавалось купить кукурузу, а иногда и рис.

Тайный поклонник Ми Ран тоже избежал голода. Почти каждый год из Японии приплывали на пароме родители отца Чон Сана. В начале 1990-х корабль приходил уже не в Чхонджин, а в Вонсан – портовый город на юго-востоке страны. Семья Чон Сана встречала родственников на пристани, и пока все, как обычно, плакали и обнимались, харабоджи, то есть дедушка, Чон Сана незаметно клал сыну в карман толстый конверт с деньгами. Делалось это тайком, чтобы никто из властей ничего не увидел и не потребовал своей доли. Иногда в конверте оказывалась сумма в иенах, превосходящая 2000 в долларовом эквиваленте. Корейцы, оставшиеся в Японии, прекрасно понимали, что без такой валютной поддержки их родственники в КНДР будут просто голодать.

А еще семье Чон Сана посчастливилось иметь свой дворик. Отец тщательно ухаживал за огородом, скрытым за стеной и аккуратно разделенным на овощные грядки. Склонившись над своими насаждениями, мужчина ухаживал за ними с нежностью, какой едва ли удостаивал собственных детей. В маленькой книжечке тщательно записывалось, что, где и на какой глубине посажено, за сколько дней семена проросли и к какому сроку созрели овощи. Мать Чон Сана все еще пользовалась кухонной утварью, привезенной ее семьей из Японии. Острым ножом она нарезала соломкой морковку с редиской, выкладывала их на только что сваренный дымящийся рис и заворачивала все это в листы сушеных морских водорослей. Чон Сан и его родственники были единственными в квартале, кто ел кимпаб — корейский вариант японского маки, весьма популярный в Южной Корее, но практически неизвестный на Севере. Благодаря собственным овощам и возможности покупать рис на черном рынке, семья питалась лучше всех, за исключением партийной номенклатуры.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/barbara-demik/povsednevnaya-zhizn-v-severnoy-koree-3/?lfrom=236997940) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

Сноски

Режиссер – Син Сан Ок (1926–2006). Работал в Южной Корее, КНДР и США. Участник престижных международных кинофестивалей. Наиболее известен по фильмам «Принц Йон Сан» и «Пульгасари». – Прим. ред.

Чосон, или Страна утренней свежести, – наименование древнего корейского государства. Входит в оригинальное название КНДР (Чосон минджуджуый инмин конхвагук).

Ким Чхэк (Ким Чак) (1903–1951) – корейский политик и военачальник, соратник Ким Ир Сена. В годы японской оккупации видный деятель партизанского движения. Во время Корейской войны член Военного комитета КНДР и командующий фронтом. В его честь переименован город Сонджин.

Герберт Кларк Гувер (1874–1964) – президент США с 1929 по 1933 год, выдвинут от Республиканской партии.